Милые роботы (сборник)

Михеев Михаил Петрович

— Не глупи. Я болел коклюшем в детстве. У меня иммунитет.

— Нет у тебя иммунитета. Палочка, культивируясь, приобрела новые свойства. У тебя лягушиный коклюш.

— Чему ты радуешься, идиот!

Я здорово рассвирепел и хотел высказать Тиму свое мнение о нем и о его бактерии, но так раскашлялся, что чуть не лопнул от натуги.

Пришлось идти в детскую поликлинику. Там работала Натка Лукьянова с нашего курса — она специализировалась по детским болезням. Про лягушку я ей не стал рассказывать, и Натка вначале было посмеялась над моим

диагнозом. Но тут меня скрутил очередной приступ, я без сил завалился на кушетку у нее в кабинете, и она поняла, что дело нешуточное.

Окаянный лягушиный коклюш здорово отличался от обычного, интоксикация была такая сильная, что я начинал бредить. Удивленная Натка пригласила профессора. Тот тоже не много чего понял — палочка под микроскопом выглядела обыкновенно, а про лягушку я по-прежнему ничего не говорил.

Меня положили в отдельную палату.

Я продолжал кашлять. Настроение у меня было неважное. Примерно через неделю ко мне вошел Тим Маркин.

Вид у него был сочувствующий, но я на него смотреть не мог.

Он, не смущаясь, присел ко мне на кровать, подмигнул весело — скотина! — оглянулся на дверь и сунул бутылочку из-под детского молока с какой-то зеленой бурдой.

— Это что еще? — прохрипел я враждебно.

— Бактериофаг, от лягушиного коклюша. Три раза в день по глотку.

— Пей его сам!

— Дурень! — зашептал он. — Да ты завтра же будешь здоров. Я уже проверял.

— На лягушках?

— На себе проверял. Пей, не бойся.

Тим ушел, а бутылочка осталась.

Я решил, что терять мне нечего, и начал, тайком от Натки, прихлебывать из бутылочки.

Через два дня кашель исчез, как и не было. Натка разводила руками, профессор тоже. Они подвергли меня всестороннему исследованию, но палочки не нашли.

Натка хотела публично показать меня в клинике (еще бы — уникальный случай!), но я кое-как упросил ее не делать этого и спасся от позора. Из больницы меня выписали, однако история эта даром не прошла — я накашлял небольшую эмфизему, и Натка посоветовала съездить на месяц в санаторий.

Когда я заходил в коттедж за вещами, Тима не было дома. Я оставил ему прохладную записку и уехал.

Месяц отдыха в южном санатории привел меня в норму. Лягушиный коклюш уже казался мне не печальным событием, а комическим происшествием. Поэтому, вернувшись, я направился опять к Тиму Маркину.

В комнатах было грязно и не прибрано. Возле дивана, рядом с ботинками Тима стояла тарелка с остатками ужина. Зато носки Тима лежали на обеденном столе. Остальное все было примерно на своих местах. Тим тоже был на своем месте — сидел за микроскопом в своей келье.

Он не ответил на приветствие, а поманил меня пальцем с таким видом, как будто я не уезжал на месяц, а уходил за хлебом в булочную. Мне сразу же не понравился его вид — радостный и взволнованный — моя интуиция работала лучше, чем рассудок. У меня даже что-то екнуло под ложечкой.

Однако я подошел.

— Гляди! — сказал он.

Я осторожно заглянул в микроскоп,

боясь увидеть какое-нибудь новоизобретенное чудовище. В прозрачно-голубоватом круге лежала коричневатая палочка. Она была недвижимая, безобидная на вид, я немного успокоился.

— Видишь палочку?

— Вижу, конечно, — ответил я.

— А ты когда-нибудь такую встречал? Я вновь пригляделся к бактерии. Форма ее показалась мне незнакомой.

— Похожа на палочку пневмонии, — заметил я.

— Это не она.

— Я не говорю, что она. Я говорю — похожа.

— Ничего ты не смыслишь в бактериях, — заявил Тим. — Это совершенно новый вид. Я его вывел сам. Культивировал палочку лягушиного коклюша.

Меня будто кто отпихнул от микроскопа — так быстро я от него отскочил. Нет, вы только подумайте!

— Не бойся! — ухмыльнулся Тим. — Она безвредная. За время культивации потеряла свои ядовитые свойства. Зато приобрела новые. Она теперь питается воздухом.

— Как воздухом?

— Очень просто. Поглощает из воздуха кислород, влагу, еще что-то, я не уточнил, и растет. Даже размножается. Как полагается порядочной бактерии, делится пополам. Да, я вот тебе сейчас покажу — ахнешь!

Не вставая с места, Тим протянул руку, стащил о полки большую стеклянную банку, с притертой крышкой. Он чуть не уронил ее на пол, но вовремя подхватил и поставил передо мной на стол.

Половину банки занимала странная коричневатая масса, очень похожая на плесень. Вид ее показался мне отвратительным.

— Гляди!

Тим поднял крышку.

Пахла эта мерзость еще отвратительней.

— Фу! — невольно откачнулся я.

— Чего — фу?

— Воняет.

— Воняет? — Тим посмотрел на меня презрительно, — Ты медик или кто? Обыкновенный запах, метан, углеводороды — нормальные продукты обмена живой клетки… Воняет! Институтка ты, а не микробиолог.

Конечно, можно было ответить Тиму, чтобы он оставил институток в покое, так как наверняка знал о них меньше, нежели о микробах. Но мне не хотелось лить масло в огонь.

Тим сварливо ожидал возражений.

Я молчал.

— Ладно, — сказал он. — Хоть ты и дерево…

Мне опять удалось промолчать.

— Тогда смотри! — Тим показал на банку. — Внимательно смотри.

Я пригляделся и заметил, что плесень в банке, после того, как Тим открыл крышку, начала вспучиваться, поверхность ее — вначале гладкая — медленно вздувалась бугром, как поднимающееся тесто.

— Растет! — возгласил Тим.

Догадаться было нетрудно.

— Это она?

— Она самая, моя палочка! — похвастался Тим. Он смотрел на противную плесень влюбленным отцовским взглядом. — Видал, как растет… У меня на днях разводки сгорели — в термостате регулятор испортился — все палочки погибли. Я уже думал — ну все — пропала моя культивация. И вдруг нашел одну, живую. Сунул ее в эту банку. Это все от одной бактерии.

— За какое время?

— За какое? — Маркин задумался. — Не помню точно. Суток за двое, кажется.