Милый старый Петербург
Шрифт:
В Петербурге было широко распространено нищенство. В первую очередь следует отметить сборище нищих на паперти храмов. Это сборище представляло собой жалкое зрелище. Тут были дряхлые старики и старухи, и молодые женщины с детьми, и калеки со всеми видами увечья, демонстративно выставлявшие напоказ изувеченные конечности, и молодые здоровые мужчины с явно алкоголической внешностью, симулировавшие тяжелые увечья. Все они были очень бедно одеты. Одежда на них была старая, поношенная, рваная или вся в заплатах. Некоторые из них были одеты просто в рубище. Посетителям храма приходилось при входе в храм и выходе из него проходить сквозь длинный строй нищих, стоявших и сидевших по обе стороны прохода
Много нищих было и на улицах, особенно в людных местах. Многие из них сидели на тротуаре, особенно калеки, положив перед собой шапку, в которую собирали подаяние. Другие следовали по пятам прохожего, не отступая, пока не получат подаяния. Просили под разными предлогами. Стараясь разжалобить прохожего, они горестно повествовали ему о своей несчастной жизни, о своем горе, возможно, действительном, возможно, мнимом.
Ходили нищие и по квартирам. Это была особая категория нищих, преимущественно погорельцев или пострадавших от других стихийных бедствий. Нищими этими были женщины с детьми. Позвонив в квартиру, они просили не только милостыню деньгами, но и старыми носильными вещами. Сердобольные люди оделяли их и деньгами, и разными обносками.
Было много и нищих-профессионалов[144]. Среди них встречались такие удачливые люди, которые на этом поприще составляли себе целый капитал. Нередко приходилось встречать в газетах заметки о смерти какого-нибудь нищего-профессионала, который оставил большие денежные сбережения. Такие сообщения делались, главным образом, в газете «Петербургский листок»[145], которая была очень падка на всякого рода мелкие сенсации.
Ходили по улицам и по дворам благообразные старцы монашеского вида, собиравшие деньги на восстановление погоревшего храма. Войдя во двор, сняв шапку, они громко просили пожертвовать на храм, называя ту местность, где этот храм находился. В открытую форточку деньги бросали во двор к ногам сборщика. Запечатанной кружки для сбора у них не было, все дело было построено на полном доверии к такому старцу. Для сбора денег на улице у сборщика была дощечка-складень. Одна часть, горизонтальная, обшитая красным бархатом, служила для сбора денег, на другой, вертикальной, на атласе был вышит крест. Эта дощечка как бы сглаживала уж слишком доверчивый характер сбора (без запечатанной кружки) — все же деньги давались жертвователем не в руки сборщика, а на что-то такое, что служило каким-то ритуалом.
Ходили по улицам и странники. Они ничего не просили. Но внешний вид их обращал на себя внимание прохожих. На Невском проспекте среди нарядной толпы, как выходец из другого мира, появлялся высокий, представительный старец, убеленный сединой. Он был босой, с обнаженной головой, в парусиновом подряснике. На груди висел большой медный крест или икона. В руках — большой металлический посох с крестиком наверху. В таком виде старец ходил в любую погоду и летом и зимой. Это был один из видов религиозного подвижничества.
Помимо нищих, прохожих одолевали еще и цыганки. Ведя праздный образ жизни, не занимаясь не только общественно-полезным, но и вообще никаким трудом, они целыми днями бродили по улицам города. Почти все они ходили с ребятами — и грудными, и малолетними. Одеты цыганки были очень пестро: яркое свободное платье, или пестрая кофта и длинная широкая юбка. На плечи была накинута большая шаль, тоже очень яркая. В ушах — большие серьги, на шее — разные украшения. Не менее самих цыганок, были примечательны и маленькие ребята. Рваная рубашка и штанишки в заплатах, — вот и весь туалет малыша. Босые. В большинстве — без головного убора, а если был на голове картуз, то он был с чужой головы взрослого человека и, естественно, был велик. Из-под такого картуза торчали нос и уши, а где были глаза — неизвестно. Такой же скудный туалет был у девочек. Ребята были черные от природы и от грязи. Левой рукой они держались за юбку матери, а в правой — кусок хлеба или булки, а по праздникам — кусок пирога или пряника.
Поймав прохожего, мужчину или женщину, цыганка предлагала погадать. Напрасно прохожий отказывался от
Цыганки бродили по всем улицам города. Но в центре города их было меньше. Тут не было для них подходящей клиентуры. Что же касается парков города и пригорода, особенно в воскресные и праздничные дни, то тут уж им было раздолье, тут можно было хорошо поживиться.
Поздно вечером, около одиннадцати, в начале двенадцатого часа, выползали на улицы города, как мыши из щелей, проститутки. В это время ни одна девушка из хорошей семьи, ни одна порядочная женщина не могли показаться на улицах столичного города без сопровождения мужчин, не рискуя быть оскорбленными вызывающим предложением со стороны гуляющих мужчин — искателей ночных приключений. Если же случайно запоздавшим девушке или женщине приходилось одним оказаться на улице, то они спешили нанять извозчика, чтобы только избежать присутствия на тротуаре. Хорошо, если это не был еще поздний час. Подъехав к дому, рассчитавшись с извозчиком, девушка или женщина торопились скорее укрыться в подъезде дома или за воротами дома. Если же время было очень позднее, после двенадцати, когда швейцар закрывал на ключ двери подъезда, а дворник — ворота дома, тогда еще надо было пережить несколько тревожных минут, пока швейцар или дворник, после звонка, откроют двери или ворота. И чем дольше длилось это ожидание, тем больше было беспокойство ожидавшей.
Были случаи, когда преследования нахальных мужчин побуждали испуганную женщину искать защиты у городового, стоявшего на посту. Однако полиция в таких случаях была очень снисходительна к нарушителю порядка и, вместо того, чтобы отправить его с дворником в полицейское управление, городовой говорил наставительно нарушителю порядка: «Нехорошо, господин, приставать к женщине. Оставьте ее в покое». А обращаясь к женщине, ставил ей на вид: «Нехорошо, сударыня, в такой поздний час появляться на улице». На этом и кончалась «помощь» городового беззащитной женщине. Выслушав наставления городового, нарушитель, особенно если он еще был под хмельком, бессвязно бормотал: «Да я так, да я ничего, да ведь я вижу…» И, направляясь в сторону, делал вид, что он больше не преследует эту женщину, а пройдя несколько шагов, опять начинал приставать к своей жертве. Защиты не было. Таковы были нравы столичного города.
Проститутки свободно ходили по всем улицам города. Однако были такие углы (перекрестки улиц), которые отличались особым оживлением. К таким оживленным местам можно было отнести, например, угол Невского проспекта и Лиговской улицы[146]. Это объяснялось обилием гостиниц у Московского вокзала.
Проституция была в то время бичом каждого большого города. Была она бичом и Петербурга. Несчастьем и позором было то, что проституция рассматривалась как профессия. Женщина, вставая на этот путь, регистрировалась в полиции, получала вместо паспорта «желтый билет». Проститутки находились под надзором врачей полицейского комитета, проходили еженедельный медицинский осмотр. Была особая агентура, которая проверяла отметку о явке на этот осмотр. Такие проверки проводились и на улице, и в гостиницах, и в ресторанах. Проституция непрофессионального характера строго преследовалась. Уличенные в этом, высылались из города в административном порядке. На проституток-непрофессионалок делались на улицах полицейские облавы. Это было отвратительное зрелище! «Желтый билет» и такие облавы были, казалось, пределом унижения и оскорбления несчастных женщин, ставших жертвой порочного социального строя в России.