Мимо денег

Афанасьев Анатолий Владимирович

— На что же пьет?

— О-о, на это находит. У них же целая компания. По помойкам шарят, бутылки сдают. Так жалко его бывает… Папочка хороший, добрый. Но слабый. Сломала его жизнь.

Тут Славика осенила блестящая мысль, и он удивился, как это она раньше не пришла к нему в голову.

— Небогато живете?

— Откуда ему взяться, богатству-то? Мы же не воры.

— Послушай, киса. — Славик запалил новую сигарету, подыскивая слова, чтобы не прозвучало обидно. — А ведь ты могла бы прилично подрабатывать. Понимаешь, о чем базар?

— Еще бы! У нас многие девочки этим занимаются.

— И что? Клевых клиентов хоть завтра могу подобрать. Хотя сразу скажу, конкуренция сейчас большая. Но у тебя фигурка и все такое… Опять же за целину, если не врешь, можно слупить пару штук. Все в рамках закона.

— Я думала

об этом, — призналась девушка. — Но как-то противно.

— Чего тут противного? Не противнее, чем помойки чистить.

— Мужчины так говорят, потому что сами не пробовали.

Славик дал ей прикурить. Прошелестело в кустах совсем рядом, и на сей раз он услышал, подумал: не ежик ли продирается?

— Не того боишься, детка, — заметил наставительно. — Для тебя страшнее кошки зверя нет. Запомни: каждый человек сам решает свою судьбу. Чтобы выиграть, надо на кон что-то поставить. Подумай об этом.

— Ага, а если надругаются? Как тогда дальше жить?

Славик ответить не успел. Сзади его зацепила невидимая рука, будто лиана обвила горло, с хрустом позвонков перекинула через спинку скамьи, и он, не успев ничего понять, хрястнулся затылком о землю и потерял сознание. Зато Натали увидела над собой поросшую щетиной рожу, заслонившую часть неба, где сияла Полярная звезда. Она хотела встать, но не смогла и не успела. Чудовище склонилось над ней и неспешно обнюхало, обдавая смрадным дыханием.

— Пожалуйста, ну пожалуйста… — пролепетала девочка, надеясь мольбой преодолеть кошмар.

— Не ори, — насмешливо проскрипел губастый рот. — Никто не поможет.

В ту же секунду она ощутила себя лежащей на влажной траве, на спине, в разорванном платье. Чудовище расположилось у нее на животе, впилось зубами в сосок, зачмокало и заурчало. Невероятным усилием она попыталась сбросить с себя волосатую тушу, но это походило на то, как если бы мышка порывалась выскользнуть из-под придавившей ее чугунной плиты.

— Не ворошись, — урезонил скрипучий голос. — Лежи тихо. Иначе вкус не тот.

— Кто вы?

— Я дефолт. Слыхала про такого?

Теперь она уверилась, что это действительно всего лишь кошмар, и постепенно начала убывать. Душа ее испуганно взметнулась и повисла на березовой ветке. Уже оттуда, сверху, наблюдала, как волосатик добрался до худенькой шеи, ловко перекусил вену и алая девичья кровь, точно из открытого краника, хлынула к нему в пищевод. Умирать оказалось вовсе не страшно, даже забавно, тем более что за собственной смертью она подглядывала со стороны. Потом увидела Славика и пожалела его. «Ох, лучше бы поехали к нему домой», — подумала она.

…На другой день в общегородской милицейской сводке происшествий появилось короткое сообщение: «…В зоне Лосиноостровского парка обнаружены два трупа: мужчины 25 лет и девушки 14–15 лет. Предположительно: оба стали жертвами изуверского нападения. Имеются следы пыток и специфического надругательства. Личности потерпевших устанавливаются…»

ГЛАВА 4

Просыпался трудно, как всегда, а ночь вроде не спал. Глянул на себя в зеркало в ванной, все шестьдесят семь прожитых лет поддразнили оттуда — морщинами, залысинами надо лбом, серыми мешками под глазами, запавшими щеками, мутными хрусталиками. К привычным болям в это утро добавились две новых: в печени покалывало и левое колено сгибалось с каким-то подозрительным пощелкиванием. Организм изнашивался не по дням, а по часам.

Пока жевал овсянку, пил кофе со сливками, сознание немного прояснилось. По огромной четырехкомнатной квартире прошел в кабинет, зябко кутаясь в махровый халат. Уселся в кресло возле телефона, достал сигарету, но не прикуривал, тянул время до первой сладкой затяжки.

Ровно в девять предстоял важный звонок. Чем глубже он анализировал ситуацию, тем больше склонялся к мысли, что чересчур тесный (деловой!) контакт с Трихополовым был скорее всего ошибкой. Но говорят же: знал бы, где упасть, соломки бы подостлал. Да и выбор у Ивана Савельевича невелик. Род занятий, а вернее, круг клиентов-пациентов, с которыми на закате жизни судьба нагадала тесно соприкасаться, вынуждали соблюдать некие экзотические условия, принимать соответствующие предосторожности. На каком-то этапе своей нынешней деятельности он пришел к выводу, что ему необходим надежный покровитель, или, оперируя новорусскими

понятиями, крыша. С Трихополовым он познакомился на одной из скучнейших тусовок в Доме кино, куда, как обычно, слетелся весь столичный бомонд. Иван Савельевич считал необходимым иногда заглядывать на подобные мероприятия, чтобы поддерживать реноме светского человека, приближенного к верхам. Украдкой поглядывая на часы, он стоял с коктейлем в руке, приветливо раскланиваясь со знакомыми, удерживая на лице рассеянную полуулыбку, означающую, что он вполне доволен своим пребыванием здесь, среди своих, среди тех, кто в любом месте покоренной державы чувствовал себя победителем. Слегка поташнивало от духоты и большого скопления перевозбужденных людей, хотелось поскорее добраться до своей уютной кровати, до открытой на интересном месте книги Зураба Катарашвили по космической психиатрии, и даже вызывающие взгляды красивых женщин, а их тут было полно, не пробуждали в нем никаких эмоций. И вот, когда уже собрался уходить, посчитав, что с лихвой отбыл светскую повинность, к нему подступил импозантный господин весьма примечательной наружности. На вид лет сорока пяти — пятидесяти, с чертами лица, в которых причудливо перемешались восточная смуглость с ее сумрачной печалью и простодушная славянская рыжина, напоминающая о степных просторах и томительных ночевках под открытым небом. В иссиня-черных глазах светилась мудрость человека, которому уже не раз удавалось заглянуть по ту сторону бытия.

Разумеется, Иван Савельевич сразу узнал подошедшего, ибо не было дня, чтобы тот не мелькал на экране: в новостях, в различных ток-шоу и в так называемых аналитических передачах. Один из самых могущественных магнатов, за несколько лет сколотивший гигантское состояние, герой многочисленных политических скандалов, неуязвимый, как Кощей Бессмертный, и романтичный, как Чайльд Гарольд, — Илья Борисович Трихополов собственной персоной.

— Если не ошибаюсь, доктор Сабуров? — спросил, смежив печальные очи в антрацитовые щелки.

— К вашим услугам, — улыбнулся Иван Савельевич.

— А я, если угодно…

— Не утруждайтесь, — перебил Иван Савельевич по-простецки. — Кто же не знает надежду нашей демократии, разве что младенец несмышленый?..

— Да, конечно. — Ответная улыбка магната была ледяной. — Мне говорили, что вы ироничный человек. Что касается демократии, то у меня от этого слова начинается дергунчик, как, по всей вероятности, и у вас.

— Неужели? — озадачился Сабуров. — А я полагал…

На сей раз перебил Илья Борисович:

— Давно собирался с вами связаться, да все как-то руки не доходили. Премного наслышан о ваших удивительных способностях. А тут гляжу, стоите в сторонке… Не уделите пять минут?..

— Всегда рад служить.

Эта встреча состоялась три года назад, с тех пор много воды утекло. Знаменитого магната беспокоили ночные кошмары, что-то вроде воспетых поэтом кровавых мальчиков в глазах. Это и немудрено. По слухам, на нем висело не меньше пяти заказных убийств, не считая всякой мелочевки вроде самострела конкурентов и криминальных сделок, после которых огромные российские территории стали фактически его вотчиной. Сабуров избавил его от кошмаров за несколько сеансов, хотя это было непросто. Он впервые столкнулся с поразительным феноменом материализации психотропных фантомов. В сущности, магната терзали два-три постоянно повторяющихся видения, и одно из них было такое. Где-то в звездном пространстве возникала, распахивалась алая пасть, усеянная мелкими алмазными резцами, подбиралась к кровати и, осторожно откинув одеяло, начинала потихоньку заглатывать его нижние конечности. Могучее сердце Трихополова превращалось в овечий хвостик, душа обмирала, а боль была такая, что казалось, еще секунда — и все его естество разорвется, развалится на кровавые, гноящиеся ферменты. От невыносимой тоски он просыпался и — вот чудо! — с изумлением обнаруживал на ногах многочисленные гематомы, тянущиеся до самого паха, и рассеченную в некоторых местах кожу. Точно так же и со вторым видением. К нему являлась родная матушка, давно покоящаяся на Новодевичьем кладбище, накладывала легкие персты на пылающий лоб и произносила всегда одну и ту же фразу: «Зачем не послушался, сынок, и убил Васю Агеева?» Он просыпался в испарине, поднимал к глазам зеркало и различал на лбу пять отпечатков, будто следы наперсточных ожогов. А однажды нашел на подушке синий поясок от платья, в котором матушка была похоронена.