Мимо течет Дунай: Современная австрийская новелла
Шрифт:
Будил молчал.
— Вы утверждаете, что все это время занимались делом Антонии Мрацек. Значит, следственные материалы в порядке? Прокурор требует, чтобы мы подготовили обвинительное заключение.
— Завтра следствие будет закончено.
— Вы разрешите посмотреть протоколы?
Будил молчал.
— Я попросил, коллега, показать протоколы.
Будил судорожно глотнул, поднял усталые глаза и сказал:
— Их здесь нет, господин президент.
— Как это нет?
— Я имею привычку работать по ночам дома. Протоколы лежат там.
Трое мужчин переглянулись, молодой следователь пожал
— Коллега Будил, за время службы в нашем суде вам было поручено тринадцать дел. Ни одно из них вы не довели до конца. Можете ли вы показать мне хотя бы протоколы следствий?
У него были большие треугольные глаза, не злые, а только грустные и полная, укоризненно выпяченная нижняя губа.
— Я вел дело врача… — начал было Будил.
— Это дело завершил ваш предшественник. Вам нужно было только его прочитать и поставить свою подпись.
Будил отвернулся и уронил голову на стол. Он плакал. Молодой следователь и господин с лицом доброго дядюшки подскочили к нему и дотронулись до его плеча. Он был как во сне, слышал какие-то слова и не понимал их смысла, но чувствовал, что его успокаивают, не винят, а, напротив, утешают, и это окончательно лишило его самообладания. Уткнувшись в ладони, он зарыдал.
— Тяжелое нервное потрясение, — донесся до него голос президента сената.
Потом они ехали в машине, поднимались по лестнице, неосвещенный подъезд был таким привычным, и Будил, который больше не плакал, а лишь изредка всхлипывал, пытаясь проглотить комок в горле, шел впереди.
Они увидели Штефанию, железную кровать, часы с кукушкой, тумбочку. Когда советник открыл ее, оттуда выползло небольшое облачко пыли, он бы упал, если бы не схватился за спинку кровати.
«Фантастика», — подумал молодой следователь, отличавшийся романтическим складом ума, и возбужденно подергал очки. Те, кто постарше, стояли молча, с ужасом взирая на это кладбище протоколов. Будил, словно танцуя, отступил в сторону, оперся левой рукой о тумбочку — наследство покойной матери, а правую простер вперед, будто призывая всех посмотреть на свой позор.
Прямо против него неподвижно, навытяжку, стояла Штефания, и ее застывшие серые глаза через головы судей смотрели на преступника.
Герман Фридль. Визит епископа [35]
Пульсация в висках, которая беспокоила его преподобие Бенедикта Влаха с некоторых пор, — это было еще полбеды; куда хуже была пелена, застилавшая глаза, и, сколько бы он ни старался, ему не удавалось от нее избавиться.
Преподобный отец подумывал даже обратиться к врачу, своему приятелю, если после визита епископа, о котором его давно оповестили и который уже сейчас вызывал столько хлопот и волнений, ему не станет лучше.
35
Перевод М.Подлящук.
Пока что он лишь немного изменил свои привычки — передвинул на более ранний час вечернюю трапезу, ограничил себя одним стаканом пива — раньше он выпивал два — и выкуривал
Больше всего его выбивали из колеи регулярные поездки в столичный епископат, в частности для того, чтобы навести справки о его преосвященстве, поскольку отцу Влаху не удалось ничего толком узнать у собратьев из соседних общин — у тех, кто уже свободно вздохнул после визита епископа, или тех, кто делал вид, что близко знаком с его преосвященством.
После таких поездок в столицу отец Влах падал в изнеможении в кресло, и экономка — около сорока лет прослужившая у него и уже заметно одряхлевшая, — стягивая башмаки с его отекших ног, слышала только одно: «Ох уж эти господа в епископате, ну прямо фальдфебели!» Хотя сам патер никогда не служил в армии, он знал, что представители младшего клира сплошь и рядом несли военную службу и с завидным рвением продвигались по служебной лестнице.
Как бы там ни было, Влах видел, что младшие клирики позволяют себе разговаривать в тоне приказа и бумаги составляют по-армейски, что, по его мнению, им не подобает.
И с кем же еще, если не с верной Мари, мог он поделиться своими мыслями? Покорно, с трудом склоняла она и без того согнутую временем спину, чтобы снять башмаки, причинявшие ему боль.
За многие годы они стали похожи друг на друга: оба — святая наивность и простодушие, но при этом патер не ронял своего достоинства, соблюдая дистанцию в отношениях.
С волнением думал он о том, какие молитвы выбрать для мессы: кто знает, что понравится его преосвященству.
Старик священник слабо разбирался в новшествах литургии, хотя епископ давно уже вводил их в городских церквах, заботясь об оживлении религиозной жизни.
По правде говоря, его преподобие Влах не очень-то придерживался этих новшеств во вверенном ему приходе, среди своей паствы. Даже в разговорах с Мари он старался обходить эту тему, ограничиваясь неясными намеками.
Взволновал патера и приезд епархиального казначея, собиравшего церковный налог, — привычный уклад жизни был нарушен, а это для людей преклонного возраста не проходит даром.
Патеру потребовалось немало умения и такта, чтобы заставить нерадивых плательщиков погасить задолженность. Однако к предстоящей проверке церковных книг он отнесся довольно спокойно, и это спокойствие передалось Мари. «Если я до сих пор не научился вести книги, — заявил он, — то сам епископ меня не научит».
Скорее неприятности, чем волнения, сулило патеру приглашение именитых граждан городка — бургомистра, председателей солдатского союза и певческого общества, членов приходской общины; музыкальную капеллу предстояло позвать специально; все ждали особых приглашений, хотя женщины давно уже держали наготове выходные платья.
Однажды после обеда, соснув немного и чувствуя себя отдохнувшим, патер поднялся и пошел к старшему учителю.
Он медленно, неуверенными шагами поднимался по крутой дорожке к школе, чуть раньше, чем нужно, и тверже, чем следовало, втыкая свою палку в землю. Прежде чем войти, он остановился, отдышался, затем постучал и, когда из дома послышалось резкое «войдите», отворил дверь. Он заметил, как вытянулось лицо учителя, затем сморщилось за толстыми стеклами очков и наконец застыло в выражении высокомерного смирения и почтительности.