Минерва (Богини, или Три романа герцогини Асси - 2)
Шрифт:
– Я тоже когда-нибудь умру, как это ни странно. Тогда я буду думать о том, что я пережил этот день. Что все остальное в сравнении с этим!
* * *
"Неужели это невозможно?" - спрашивал он себя в течение целой недели, в лабиринтах рощиц, на горе, у бассейна и в своей комнате. "Что?" - отвечал он самому себе.
"Она называет меня своим другом. Никогда не смеется она надо мною, даже тогда, когда я выдаю себя и стыжусь. Она сама открывает мне свои тайны, - я не понимаю их, но они пугают меня, и мне чудится, что это говорят фонтаны в чаще... Разве она не могла бы любить меня, как мужчину?
Она прекрасна в своем белом платье и золотом плаще, вся увешанная нитями жемчуга! В волосах у нее корона, полная драгоценных камней. Поют ангелы; за ними вокруг белых колонн обвиваются красные хоругви... Какое торжество! Так должно было бы быть, именно так, с Иоллой и со мной".
Он умолял самого себя, в страхе, что его мечта сейчас рассыплется в прах.
"Подумай, ведь если бы мне было восемнадцать лет, нет, только семнадцать, и у меня было бы на подбородке два-три волоска, никто не удивлялся бы. Ведь известно, что Антонио Фабрицции, из восьмого класса, любовник жены одного полковника. Мне недостает трех лет, только всего. Куда же годится мир, в котором неизмеримое счастье - разве я знаю, что это вообще было бы такое?
– не может существовать только потому, что человеку не хватает трех лет?"
Он рвал платье у себя на груди, ломал руки.
"Почему ты не растешь, не становишься шире? Я готов заключить союз с дьяволом. Пусть он сделает меня мужчиной, на один только год, и даст мне любовь Иоллы. Пусть тогда он возьмет мою душу... Один год? Нет, один день. За один день я сделал бы это! К сожалению, дьявол не хочет ничего знать обо мне, вероятно, потому, что я ничего не знаю о нем. Зачем мы неверующие! Подожди-ка..."
И он погружался в предположения о реальности или сказочности всего божественного. Они медленно препровождали его в царство сна.
Утром он решал с бьющимся сердцем:
– Я спрошу ее, не выйдет ли она за меня замуж. В сущности, это, может быть, очень просто, только мои сомнения осложняют дело. Говорят, что у любящих всегда так бывает... Она скажет "да", потому что любит меня. Мы подождем, пока мне исполнится двадцать лет...
Вечером он натягивал одеяло до подбородка, стискивал зубы и бормотал:
– Как это мне приходят в голову такие безумные мысли?
Просыпаясь, он всплескивал руками.
– Но я так люблю ее. Не должна ли она ответить мне тем же? Никто не может принять безвозмездно столько любви, это было бы слишком несправедливо: любовь не допустила бы этого.
Amor ch'a nullo amato amar perdona.
"Иолла бледна, она утомлена, она носит просторные платья. Она говорит: "Я хотела бы, чтобы меня любили", - конечно, она подразумевает меня".
А ночью он стонал:
– Не меня, я знаю, а того, другого!
Он обеими руками брался за голову; она болела от напряжения, с которым он подавлял в своем мозгу истину.
– Не думай, - кричал он тому Нино, который не хотел отказаться
Он не знал ничего, - и это было самое ужасное.
Однажды после обеда герцогиня сказала:
– Сойдем вниз на дорогу! Я жду гостей.
Он ничего не спросил; кровь у него застыла.
– Фрау Беттину и ее мужа, - пояснила она.
Дорогой они почти не разговаривали. День был душный. Раз, на повороте, мальчик увидел наверху, между массами зелени, белые ступени.
"Теперь они исчезнут навеки, - подумал он.
– Они уже не поведут меня в царство сказки".
Он закусил нижнюю губу; ему удалось не заплакать.
Герцогиня сказала устало:
– Очевидно, они не приедут. Вернемся.
Нино шел, колеблясь между надеждой и отчаянием. Лестница показалась снова. Вдруг он сказал себе холодно, почти испытывая облегчение:
– Теперь все кончено.
Он услышал стук экипажа. Из него вышли Якобус и его жена. Он присоединился к герцогине. Нино шел впереди с фрау Беттиной. Тупое спокойствие не покидало его; он лег с ним в постель и спал в течение часа.
Затем он открыл глаза, и вдруг сон соскочил с него, как в разгаре дня. Страх пронизал его до кончиков пальцев. При каждом треске дерева, при каждом шорохе листьев в саду его нога сама собой высовывалась из-под одеяла.
– Теперь ночь, теперь ночь. Что происходит теперь, - боже, что происходит теперь? Вместе ли они? Когда двое любят друг друга... Где они, в спальне у Иоллы? Я все еще не знаю коридоров, которые ведут туда, двери, через которую она входит. Я не знаю решительно ничего! Что они делают? Когда в школе рассказывали истории о женщинах, я представлялся, что понимаю. Зачем я не попросил объяснить их себе! Маленького Миньятти! Я мог бы пригрозить прибить его, чтобы он не рассказал никому... Они целуются, конечно, потом они раздеваются. Потом ложатся в постель? А потом, что потом?
Он закрыл рот рукой и застонал.
– Нет! Они лгали! Все женщины могут делать такие вещи. Но ради Иоллы я отрицаю их Я отрицаю, что такие вещи существуют!
Он стал на колени в постели и умоляюще протянул руки, обливаясь слезами, обезумев.
– О, не допускай этого!
Вдруг он вздрогнул и упал ничком. Он услышал за окном шум. "Это шаги". Он был уже у окна. Кто-то выступил из тени дубов. Только один? Да, только один. Вспыхнула сигара: это был Якобус. Он подошел ближе и узнал мальчика.
– Нино, ты не спишь? Сходи же вниз.
– Сейчас!
– крикнул Нино, отбегая от окна. Он любил этого человека!
"Он бродил по аллеям, пока я лежал и воображал всякий вздор. Все, все это неправда".
Он наскоро оделся и сбежал в сад. Среди ликования его охватил страх, что ноги могут отказаться служить ему. Он сказал, наконец, облегченно вздыхая:
– Вот и я.
Они долго шли рядом. Якобус думал:
"Я не выдержу этого - спать под одной крышей с ней и вдали от нее. Это унижение. Я совсем не лягу. По крайней мере здесь со мной этот мальчик, который мне так симпатичен. Я думаю иногда, что, если бы его не было, она меня совсем не любила бы. Для меня было благодеянием знать, что он с ней".