Минерва (Богини, или Три романа герцогини Асси - 2)
Шрифт:
Он довел строфу до конца, не спуская с возлюбленной своего обольстительного взгляда кокотки.
– Миледи, найду ли я у вас одобрение? Бланш де Кокелико поет в честь вас, миледи... Твоя гондола здесь, дорогая?
– тихо и взволнованно спросил он. Она сердито ответила:
– Что за наглость! Кто эта неприличная фигура?
– Я Готфрид, - шепнул он.
– Но, однако, моя маска должна быть хороша!
– Я не знаю никакого Готфрида - или, если и знаю, то очень мало. И у меня нет никакого желания возобновлять это знакомство.
–
Он подпрыгнул на одной ноге.
– Вы, по-видимому, в удивительно веселом настроении. Неужели я причиной этого? Мне очень жаль. Вы возбудили мое любопытство тем, что говорили так горько и так глубокомысленно. Можно было испугаться; не все даже было понятно. В вашем глупом счастье я нахожу вас просто unfair.
Он засмеялся и подмигнул.
– Ведь я Бланш де Кокелико, очень худая женщина, а вы - очень полная. Вы, конечно, слышали об искусстве, которым знаменита Бланш? Лишь теперь мы будем любить друг друга, миледи.
– Я сейчас потребую, чтобы вам указали дверь, - сказала она, смерив его взглядом через плечо и отходя. Он вдруг начал дрожать с головы до ног, но смеялся таким же порочным смехом, как прежде.
– Значит, сегодня вы не возьмете меня с собой?
– спросил он, следуя за ней.
– Он разыгрывал из себя одинокого и страдающего, а был просто неприличным субъектом, - заметила она, возмущенная обманом.
– Время терпит, я понимаю шутки, - уверял он.
Он сделал пируэт и, заметно хромая, вернулся к обществу. Он тотчас же с хриплыми выкриками запел следующую строфу. Не успев кончить, он опять бросился к леди Олимпии.
– Но завтра наверно!
– настойчиво просил он с такой судорожной улыбкой, что слой румян на его лице заметно двигался взад и вперед.
– Что это за человек, от которого никак нельзя отделаться?
– спокойно и громко спросила она. Он вдруг вскинул кверху левую руку и упал навзничь с сильным треском, не сгибаясь, так что на шелковом платье не образовалось ни одной складки.
– Этим должно было кончиться, - спокойно сказала леди Олимпия.
– Конечно, это можно было предвидеть весь вечер, - объявил Мортейль, вставляя в глаз монокль. Якобус с бешенством перешагнул через тело Зибелинда.
– Это омерзительно, мы не должны были допускать этого.
– Это забавляло герцогиню, - сказал Сан-Бакко.
– И доставляло удовольствие всем нам...
Он пробормотал со стыдом, опустив голову.
– Как это вообще было возможно.
– Не правда ли, это было жутко - уже давно?
– сказала Джина Беттине.
Обе женщины тихо последовали за лакеями, которые унесли Зибелинда. Один держал его за ноги, другой - за голову; они вынесли несчастного, точно длинную восковую куклу, - ловкое подражание пороку. Они положили его на кровать через три комнаты. Джина смотрела на него, содрогаясь перед женщиной, которая раздавила его. Беттина с наивным любопытством заглядывала
– Жаль, - сказала она, - было так весело.
– В самом деле?
– Нет, - в сущности нет.
Она указала на лежащего и в горестном порыве прибавила:
– Бедный человек! С Якобусом дело обстоит точно так же.
– О!
– произнесла Джина. Беттина безнадежно покачала головой.
– Он слишком любит ее.
– Вы видите это и страдаете, не правда ли?
Беттина жалобно шепнула:
– Да.
– Когда нибудь это прекратится.
– О, нет, он слишком несчастен. Больше, чем человек может себе представить. Он сам мне это сказал.
– Я знаю это: и он, и - герцогиня. Когда двое мучат друг друга, я это замечаю.
– Он открыл мне свое сердце... Вначале он рассердился на меня за мой приезд и не обращал на меня никакого внимания. Потом в один очень печальный час он сказал мне все. Окно было завешано, шел дождь, его голова лежала у меня на коленях. Это было прекрасно.
Джина подумала про себя:
"Она благодарна, когда он ей жалуется, что другая женщина отвергает его... Я не знаю, была бы я тоже такой? Я понимаю ее".
– Если бы я могла снять с него часть его страданий!
– вздохнула Беттина.
– Если бы я была герцогиней...
– нерешительно напела Джина.
Беттина встрепенулась.
– Ну?
– Я думаю, я сделала бы это.
– Не правда ли, вы сделали бы его счастливым. О, я тоже сделала бы это, несомненно!
– Я сделала бы это из любви к искусству, - пояснила Джина, - чтобы возникло прекрасное творение.
– Я сделала бы это для него, - сказала Беттина, - чтобы он стал великим... но герцогиня не хочет сделать этого ни для него, ни для искусства. Разве она холодна?
Джина решительно заявила:
– Нет, я знаю ее. Она не холодна. Я люблю ее.
– Странно, что и я люблю ее. Но я и боюсь ее.
Джина опустила глаза.
– Я тоже.
– Она так сильна, - плаксиво пролепетала Беттина.
– Да, да, поэтому я боюсь и люблю ее, - потому что она так сильна.
И две слабые молча пошли назад.
* * *
В кабинете настроение было подавленное и стесненное. Все чувствовали искушение оглядеть себя, - не запачканы ли они. Сан-Бакко ходил из угла в угол. Он с досадой размышлял:
"Я поссорился с Мортейлем из-за пустяков, сравнительно с тем, что делал этот несчастный. Я не понимаю себя".
Он столкнулся с Якобусом. Сан-Бакко, хмурясь, поднял глаза, но тот был, очевидно, погружен в свои бурные мысли.
"Этого еще недоставало"!
– думал он. Он называл выходки Зибелинда позором, и сам страдал под его тяжестью.
– Это было уж чересчур омерзительно для человека, настолько раздраженного, как я.
Он в отчаянии искал выхода для своего ожесточения. Он проходил мимо Клелии. Она насмешливо заметила: