Миниатюрист
Шрифт:
– Говоришь, я дал себе полную свободу? А кто женился на этой девочке, и все ради тебя?
– Ради меня… А что это изменило? Все твои мужчины – это плевок в лицо… мне, моей матери, Петронелле.
Йохан в гневе обрушивает кулак на деревянную панель.
– Это твоя идея! – Он тычет пальцем в сторону жены. – Все, что тебя заботит, – это как мы выглядим со стороны. Красивая картинка. Ты не знаешь, что такое быть самим собой.
Марин стрельнула в него взглядом.
– Не тебе говорить. Я знаю, что такое быть самой собой.
Несколько мгновений
– Йохан, что будет, если один из этих мальчиков, затаив на тебя обиду, пойдет к бургомистру и расскажет про тебя всю правду?
– Я слишком богат, чтобы бояться какого-то бургомистра.
Марин дергается, как от удара.
– Зря ты так думаешь. Ты можешь поплатиться за свою беспечность.
Йохан надвигается на нее всей своей массой.
– Ты, Марин, всегда считала себя особенной. Старалась во всем походить на меня. Не вступать в брак, лезть в мои дела. Неужели только потому, что у тебя в комнате висят географические карты Ост-Индии, на полке стоят три книжечки о путешествиях и разложены дурацкие ягоды и черепа зверьков, ты всерьез полагаешь, что разбираешься в реальной жизни? Да ты о ней и понятия не имеешь.
Марин смотрит на него во все глаза, потеряв дар речи. Сейчас она смахивает на девочку-подростка с дрожащими губами и сверкающими от бессильной ярости глазами.
– Ты не оправдала надежд, – продолжает он. – Собственно, особых надежд с тобой никто и не связывал. Тебе просто надо было удачно выйти замуж, желательно за богатого, но тебя даже на это не хватило. Никчемная, никому не нужная – такой ты была с самого рождения.
В ответ вырывается жутковатый, утробный звук.
– Марин, – предостерегающе обращается к ней Нелла.
– Никто не пожелал иметь с тобой дело, – добивает ее Йохан. – Разве мы не пытались выдать тебя замуж? Но тут никаких денег не хватит.
Марин закрыла глаза, принимая этот ледяной душ. И снова утробный звук.
– Неправда, – наконец выдавливает она из себя. И потом еще раз: – Неправда. Но теперь это уже неважно. – Ее ногти впиваются ему в лицо, расцарапывают лоб, щеки, скулы, раздирают до крови кожу.
– Нет! – выкрикнула Нелла.
Йохан, взвыв от боли, пытается перехватить ее руки, но еще раньше получает удар коленом в пах. Она изо всех сил молотит его по лицу, а голос ее похож на шипение змеи:
– Ты хорошо устроился, очень удобно! – Она выплюнула последнее словечко – gerieffelijk – как горькую отраву. Ее правая нога пинает братца куда ни попадя, а кулачок исправно молотит его по голове.
– Марин, остановитесь, – молит Нелла. – Ну пожалуйста!
Золовка разражается рыданиями.
– Тебе не понять, – огрызается она, пока Йохан пытается парировать удары. Но вот они идут на убыль. Оба совершенно выдохлись. Руки Марин уже делают бессмысленные выпады.
– Марин, довольно, – говорит он. – Подрались, и будет.
Она поднимает на него глаза, из которых градом текут слезы.
– Резеки умерла.
Йохан
– Что?
– Умерла, – повторяет Марин. В обезумевших глазах сквозит печаль. Всегда уложенные волосы растрепались и закрыли лоб.
– Умерла? – на всякий случай еще раз уточняет Йохан.
Она кивает.
– Джек Филипс. Это случилось прямо здесь.
Краем глаза Нелла замечает, что Отто вышел из гардеробной и поднимается по лестнице. Йохан стоит с разинутым ртом, с широко раскрытыми от ужаса глазами.
– Ее труп лежит внизу, – поясняет Марин. – Он ее убил, Йохан, убил и убежал.
– Нелла, – Йохан поворачивается к жене. – То, что она говорит… это… это…
Он распадается на глазах, падает к собственным ногам… лицо разодрано, обнажено… он превратился в ничто, в пустоту, ждущую, когда ее захлестнет волна скорби… Нелла делает глубокий вдох.
– Да.
Йохан направляется мимо нее в куюню, где его шаги на время замирают. Она стоит наверху с колотящимся сердцем. Только бы он не спустился в подвал, только бы не… Но он уже спустился, вытащил мешок и вот уже развязывает непослушный узел.
– Моя девочка, – бормочет он себе под нос. – Моя милая, славная девочка. Что он с тобой сделал?
Нелла медленно, словно под тяжестью груза, спускается в подвал вслед за ним. Переживаемое им чувство потери передается ей. Йохан стоит на коленях, баюкая пропитанный кровью мешок из-под картошки с холодным трупом. Рельефная голова Резеки лежит на сгибе руки, а ее обнаженные черные десны растянулись в жутковатой улыбке. По лицу Йохана текут слезы.
– Мне очень жаль, – говорит Нелла.
– Это какая-то ошибка, – раздается в ответ. – Он это ненарочно… – Йохан обращает к ней заплаканные глаза и, словно до сих пор не веря, прижимает к себе мертвую собаку.
Окно
На следующее утро Нелла спускается вниз, чтобы незаметно улизнуть на Калверстраат. Но в углу тихо сидит Марин, глядя в прихожую, где она накануне поколотила брата. Рядом с ней большая глиняная чаша с засахаренными орешками. Нелла не верит своим глазам, а Марин, похоже, наплевать: отправляет в рот сладкие горошины перед самым окном, у всех на виду. «Душа страдает от полного желудка», – сказала она однажды. Не иначе как ее душа дала слабину.
– А где Йохан? – спрашивает Нелла.
– Ушел искать своего мальчика.
Тут входит Корнелия.
– Я просила его не идти, но он пропустил мои слова мимо ушей. – Вид у нее озабоченный, и вся она такая бледная, видимо, от бессонницы.
Нелла слышит поступь гражданского патруля, идущего по Херенграхт. Они с Корнелией подходят к окну и утыкаются носами в стекло. Красные ленты, коими мужчины перетянули широкую грудь, точно ручейки крови, притягивают лучи зимнего солнца. Металлические подковки сапог отбивают ритм, холодное оружие вызывающе бренчит на боку, инкрустированные перламутром пистолеты и дробовики выставлены напоказ.