Министерство мокрых дел
Шрифт:
– Выходи! – скомандовал тот, что сидел рядом со мной.
Руку с пистолетом сунул в карман брюк. Карман теперь подозрительно топорщился.
Вдвоем «пассажиры» вывели меня из машины, которая тотчас же отъехала, провели в арку, мы миновали пустынный двор, вошли в сырой и темный подъезд, поднялись на второй этаж. Это был нежилой дом. Разбитые лестницы, осыпавшаяся штукатурка, снятые двери, за которыми открываются взорам захламленные помещения. Жильцов отселили, но ремонт еще не начался.
– Сюда! – сказал один из моих провожатых.
Ввел в одну из комнат, и я увидел
– Узнал? – засмеялся человек у окна.
Кажется, он и был тем самым утренним мотоциклистом. Лица его я утром не рассмотрел. А вот одежда очень даже похожа.
– А ты прямо как в телевизоре, – оценил Шмыгов.
Даже голову набок склонил, рассматривая меня. Его приятели дышали мне в затылок. Пренеприятнейшее чувство. Хотя Шмыгов и предупреждал, что убивать меня не будет, а все равно мороз по коже.
– Ты понимаешь, житья мне совсем не стало, – пожаловался Шмыгов. – Обложили, сволочи, со всех сторон. Недавно вот вообще чуть не подстрелили.
– В Люберцах? – проявил я осведомленность.
– Да-а, – засмеялся Шмыгов, несколько, как мне показалось, удивленный. – А ты в курсе, да?
– Слышал кое-что.
– Охоту на меня открыли, падлы. Еле от них ушел. Одного подстрелил…
– Двоих, – поправил я.
– Двоих? – Шмыгов засмеялся, счастливый. – Значит, того я все-таки тоже зацепил!
В его глазах были удаль и азарт. Человек из другого мира. Со своими собственными представлениями о том, что такое хорошо и что такое плохо. Его представления нисколько не совпадали с моими. Его можно назвать отморозком. Опасный хищник, подлежащий обязательному отстрелу. Для него человеческая жизнь – ничто.
– Понимаешь, мы ведь в тот раз сейфы в банке бомбили вслепую. Наудачу, в общем. И залезли не туда, куда надо. Хватанули, в общем, чужое. А люди обиделись…
Шмыгов засмеялся, а глаза оставались холодными, словно были прикрыты корочкой сверхпрозрачного льда.
– Хочешь взглянуть?
– На что?
– На это вот.
Он извлек из-за пазухи видеокассету.
– Это мы нашли в одной из ячеек. Бесполезная, думали, вещица, но все равно прихватили второпях. А когда уже после всего просмотрели… О-о-о! Там такое заснято!..
– Компромат?
– Ну! – обрадовался он моей догадливости.
– На кого?
– Посмотришь на досуге. Этот фейс тебе знаком. Тыщу раз ты видел его по телеку. Большая шишка. Лицо, приближенное сам знаешь к кому.
– У меня другой профиль. Я журналистикой не занимаюсь.
– Но ты ведь с телевидения! У тебя там все завязки, все концы. Знаешь, кому кассету эту сплавить. Мы пробовали кассету передать журналюге одному, а он, дурак, стал информацию перепроверять. Позвонил в банк Ласунскому, стал расспрашивать, что там с этой кассетой. А ему – с какой кассетой? Да вот с этой, которая у меня. А вы приходите к нам, говорят. Мы посмотрим и скажем – действительно наша или нет. Он к ним отправился, а по дороге на него нападают, натурально,
– Думаешь, Ласунский охотится за этой кассетой?
– Ну!
– А ему-то что за забота?
– Почем мне знать? Наверное, тот, кто хранил кассету в ячейке его банка, претензии предъявил. Замочить пообещал или разорить, к примеру, дочиста. Вот Ласунский и старается. Своих псов по моему следу пустил, еще чуть-чуть, и мне башку снесут. Я это чувствую.
– Отдай им кассету, – посоветовал я.
– Я что – больной на голову? Если все сделать тихо, они все равно меня порешат. Тут нужен шум. Ты понял? Надо, чтобы кассету много людей увидело. Чтоб, в общем, кипеж поднять. Чтоб по телеку, на всю страну.
Он боялся их. Так боялся, что был готов на все. Знал, что в покое его не оставят. Он может уехать из Москвы, вообще покинуть пределы России, спрятаться хоть в Антарктиде – и все равно до него доберутся. Вычислят и убьют. Не пожалеют на поиски ни времени, ни денег. А возможности у них, судя по всему, есть. И Шмыгов отдает себе в этом отчет. Наверное, сейчас клянет себя за то, что в тот раз вскрыл в банке именно эту ячейку, с кассетой. И дело было не в кассете, а в том, что он, Шмыгов, с содержанием кассеты ознакомился. И отныне его жизнь не стоила ровным счетом ничего. Ни единой копеечки. Так будет до тех пор, пока содержание кассеты не станет известно многим. Сотням тысяч, миллионам людей. В этом безмерном море посвященных Шмыгов растворится, превратится в молекулу, одну из миллионов других, и тогда к нему потеряют всякий интерес. Конечно, если он демонстративно объявится, его убьют, хотя бы в отместку за произведенный шум, но если будет сидеть тихо, то выживет, потому что специально его искать уже никто не будет. Овчинка выделки не стоит.
– Почему ты решил, что я захочу тебе помочь?
– А как же? – засмеялся Шмыгов. – Как не помочь человеку, на которого открыли настоящую охоту?
– Этот человек, между прочим, виновен в гибели людей.
Шмыгов перестал смеяться.
– Ты организовал налет на банк? – спросил я.
– Какая разница!
Помолчал, после чего признал неохотно:
– Ну, в общем, я там был.
– Я это заметил. И с Жихаревым – ты?
– А что с Жихаревым? – попытался отмахнуться мой собеседник.
Он смотрел мне в глаза, но я выдержал, взгляд не отвел, и тогда Шмыгов сказал сквозь зубы:
– Какая разница!
Были темы, которые он совсем не хотел со мной обсуждать.
– Кассету я возьму, – пообещал я. – Но ты для меня прояснишь некоторые вопросы.
Я предлагал ему сделку. Их, конечно, было больше. И они были вооружены. Но в том-то и дело, что убить они меня никак не могли. Я нужен был им живой. И готовый на передачу кассеты по нужному адресу. В этом весь смысл. Я уже понял. Они один раз обожглись на журналисте и теперь хотели действовать наверняка. Им было нужно, чтобы кассета достигла цели. Только так они могли выжить.