Минск 2200. Принцип подобия
Шрифт:
«Он не враг. Он ее любит. Он…»
Целест не ошибся: Кассиус отпустил Элоизу, и та тяжело сползла со стеклянного столика и свернулась на полу, словно тряпичная марионетка в сундуке. Рассыпавшиеся волосы напоминали побеги повилики.
Кассиус держал сферу — теперь вокруг себя. Целест осклабился:
— Хватит дурить, Касси. Эту штуку ты долго не удержишь. Ресурс-то развивать надо, а не задницу в клубах просиживать.
Тот и впрямь побледнел, обморочно, в зелень — кожа и бесцветные волосы, фамильный призрак. Только губы по-прежнему
Правду, вероятно. Отец подтвердит. Каждым вывернутым суставом.
На стене плясала темная-серая рассеянная тень. У тени Целеста пальцы напоминали птичьи когти, сама фигура — гигантского хищника. А Кассиус из-за сферы теней не отбрасывал вовсе.
— Давай. — Целест вознес обе руки над головой, теперь окончательно напоминая хищную птицу над мелким грызуном — вроде суслика. — Чего ты ждешь? Атакуй.
Кассиус выдохнул тяжело, будто пробежал километров десять без передыху; он сымитировал лезвия — Целест презрительно хмыкнул, на вид отростки ногтей (рвать кости и кожу Кассиус побоялся) казались не прочнее и не опаснее кошачьей лапки.
— Давай. Поцарапай меня, — захихикал Целест. Его кольнула совесть: Магнит-воин против недоразвитого «физика» — действительно, словно тиф против пушистого котенка.
«Я не буду его убивать. Может быть, вырублю — и довольно».
Выстрелили почти одновременно. Целест увернулся без фуда, прикрылся «полусферой» — неплотным щитом. Но и Кассиус неожиданно проворно нырнул за столик, отчего зазубренные лезвия пролетели над головой и вонзились — в кресло, в стену. Он повторил атаку, и снова Целесту пришлось уклоняться.
«А он не такой слабак…»
Третий залп сбил Кассиуса с ног — он поскользнулся, кажется, на винной луже, плюхнулся на зад. И замер, растопырив ноги, похожий на полураздавленную лягушку.
Целест шагнул к нему, рассмафивая сверху вниз — со смесью обиды, презрения и жалости. Убивать? Не-ет, с Целеста довольно бессмысленной жестокости. Кассиус слишком напоминал давешнего пьяницу — ухоженный разве, и без колонии вшей в блондинистых волосах.
Убивать?
Нет. Никогда. Больше.
Целест спрятал шипы во вновь слегка кровоточащие ладони.
— Ну и кто бол…
«…ван».
Предсмертный хрип — то, что не спутаешь. Такой — у одержимых, когда призываешь их. Такой — у братьев и сестер, когда им вышибают мозги, похожие на переваренную овсянку, на бело-розовую стену какого-нибудь богатого дома. Или на обшарпанный кирпич бедняцкой хижины.
— Что…
Просторная комната наполнилась кровавым запахом. Целест полуобернулся — к Элоизе. К Элоизе, которая…
Держала в руках его, Целеста, костяной кинжал. Тот самый, который застрял в кассиусовой «сфере».
Он выполнил свою миссию, отстраненно подумалось Целесту. Ту, которую назначил ему мальчишка из Сената.
С кинжала капала кровь. В груди Адриана Альены расползалась дыра,
«Он уже мертв», — понял Целест. Умер Верховный Сенатор быстро — от первого удара, а может быть, за секунду до, осознав, что все-таки примет смерть от руки своего ребенка. Но Элоиза молотила еще и еще, так вбивают гвоздь в прогнившую трухлявую доску. Брызги крови взметывались к стенам и потолку.
— Эл!
Целест кинулся к ней. Оттолкнул (одержимая? она… одержимая?) — но Элоиза оставалась спокойной, ничуть не одержимой, просто кукольной и управляемой. Покорно разжала окровавленные пальцы и повалилась на Целеста, а он теперь сжимал орудие убийства — часть собственного тела — и удерживал сестру. А кровь все выстреливала. Видимо, Элоиза разорвала крупную аорту.
Целест обнимал Элоизу, потом, не отпуская «кинжала», протянул руку к лицу отца (я ненавидел его, и что теперь? мне больно?) и закрыл остекленелые глаза.
Адриан Альена действительно умер быстро.
Это хорошо. Наверное.
Очнулся Целест от шагов — возле незапертой двери, и потом…
— Помогите! — заорал Кассиус. — Ради всех богов, помогите! Здесь убийца!
И комната переполнилась шагами и криками — стражи в тяжелых ботинках, баллоны с нейтрасетью (как я не догадался захватить, но я ведь просто шел за Вербеной);
кричала и Элоиза — оттолкнула и забилась в истерике, вторя Кассиусу — «убийца». Целеста распластали в луже крови, разбили губы и вывернули суставы, запечатали зелено-серой массой.
Целест не сопротивлялся. Он понимал: проиграл последнюю фишку, зря не послушался доброго мальчика Касси. Теперь — поплатится.
Стражи выволокли его пинками. Кто-то едва не выдернул с корнем волосы. Другой врезал в переносицу, наполнив голову звоном и тягучей болью.
Потом вошла мать. Ребекка Альена, высокая, тонкая и траурная; Целест сравнил ее с плачущим ангелом, какие ставят на могилах — черный мрамор или обсидиан. Цвета и камень аристократии.
Она залепила ему пощечину, и ногти врылись глубко под кожу, оставив четыре кровоточащие ранки. Еще несколько капель крови.
— Мама, я не…
«Не убивал. Это Элоиза — нет, не она. Кто-то вывернул ей мозги, веришь?»
Не поверила бы. Элоиза выла над трупом отца, а Кассиус успокаивал невесту — только теперь его мышиносерые одежды заляпало алым. Откуда-то вынырнула черная макушка Ависа.
— Ты. — Целест поднял голову. Стражи скрутили его по рукам и ногам, нейтрасеть выпивала подчистую. — Ты устроил… это?
«Когда? И почему? У меня ведь… хорошие друзья, правда? Ты был моим другом. Был, я знаю».
Авис не ответил — устремился к Кассиусу и Элоизе, бормоча неразборчиво о том, что мог бы помочь, если госпожа Альена позволит — легкий гипноз, всего-навсего успокоительное, совершенно безвредно. Подошвы чавкали о винные или кровавые лужи. Лужи мазутно ползли к порогу.