Минск 2200. Принцип подобия
Шрифт:
Элоизы больше нет.
Рони — тоже. Отсутствие зияло, как дыра в собственной щеке.
По дорожкам разрослась трава: осока колола полуголые ноги, откуда-то проклюнулся и ершистый репей, Целест машинально отметил пару венчиков-семян на штанах; тщетно пытались выжить астры. До входа — около трехсот шагов, а до любимой лестницы — и того меньше. Напрямик привычнее. Поймут ли Декстра и Авис?
…И где они?
Целест обернулся и понял: в саду он один.
«Уничтожила», — свело болью, страхом и стыдом, где-то под горлом, в солнечном сплетении. Потом моргнул левым глазом (правый
— Что случилось? — Целест вернулся к спутникам.
Декстра сначала отмахнулась, потом скривилась, оска-ля зубы. Того гляди — врежет, опрокинет Ависа в прах и пыль или в гущу сорняков на грани «дезинтеграции», и не посмотрит, что не Глава для мистика.
— Трус, — выплюнула она.
Лицо Ависа болезненно исказилось. Он по-рыбьи хлопал губами, жестикулировал и вертелся на месте.
— Что случилось? — повторил Целест, «открываясь» для Ависа.
«…Вербена приглашает только его! — ткнул Авис. — Не нас. Мы умрем. Может, я и трус — но мне немного осталось, хочу дожить… просто дожить!»
— Теперь слышал? — Декстра покачала головой. — Мы вообще-то помочь вызвались, или… сидел бы дома!
«Я — мистик-ясновидящий. Поверьте». — Авис вспомнил последний козырь.
Целест усмехнулся:
— Оставайся, если хочешь. Вербена и впрямь зовет меня, с самого начала хотел идти один. Но не выдумывай насчет «ясновидения»… ты говорил, что мы с Рони «будем вместе до конца». И где он!? — сорвался на крик и усилием воли закрыл рот.
Авис точно не виноват. Никто не виноват.
Целест развернулся, чтобы вновь идти — мимо скульптур и по разросшимся сорнякам. Конечная цель слишком близка, чтобы отступить.
— Трус, — повторила Декстра, оттолкнула мистика плечом и шагнула за Целестом. Дезинтегратор ее не тронул, зато в ногу впилась колючка. Декстра коротко выругалась и швырнула в заросли репья плазменный сгусток, который захлебнулся зеленой кровью, прежде чем выжечь все живое. Одинокий обугленный репей покачивался на слабом ветру.
Целест отвернулся.
— Вход там, — сказал он.
— Я знаю. Я была у Адриана Альены.
Официально, конечно. Про лестницу Декстра не знала, а Целест открыл рот, чтобы сказать… и промолчал. Хотелось оглянуться на Ависа: он один, он остался, а это всегда страшнее, намного хуже, чем идти вперед на гибель, но Декстра торопилась, нужно не отставать.
Незапертая дверь скрипела с тем же заунывным звуком, что и калитка. Давно не смазывали, отметил Целест, и дом — спокойный, прохладный, каменный и неизменный, сделался чужим. В доме Альена дверь главного входа не скрипела.
«Логово Амбивалента».
— Я первая. Держись вплотную, — шепнула Декстра, прежде чем окончательно выбить тяжелую резную доску.
Дверь с грохотом обрушилась на ступеньки, взметнув брызги мелких щепок, мраморного крошева и пыли. Декстра поморщилась: шумно, но от кого скрываться? Амбивалент знает, что они здесь. Она перепрыгнула через обломки, Целест заметил тлеющие оранжевые сполохи на кутикулах. Готовность к атаке, сигнал, бой.
Сам Целест просто перешагнул порог.
Сквозь
Удушливо, сладко пахло цветами. Декстра чиркнула пальцами, словно зажигалкой, освещая путь. К запаху цветов присоединилась паленая горечь, но пока пироки-нет удерживала огонь на ногтях и в воздушной прослойке; запах напоминал о крылатом фениксе-Тао, фениксе, который не возродится, но все-таки сжег себя… «потому что больше некому».
Повсюду царили цветы.
Казалось, Вербена проводила дни и ночи не покладая рук — собирала дары одичалого, буйного и легко ускользнувшего от хозяйской руки садовника сада. Яблочный и абрикосовый цвет, бледно-желтый когда-то, теперь потемнел в бурую мякоть. Ранняя гниль, подумалось Целе-сту, первые трупные пятна и срезанные цветы — похожее зрелище. Всякая плоть разлагается одинаково.
Другие — свежее, астры и плющ, бутоны ранних хризантем (из оранжереи, не иначе), почему-то стрелки подорожника и даже ехидно скалился колючками давешний репей.
«Вербена не любит камня. Может быть, все эти годы она мечтала превратить дом в сад». — Целест покачал головой, почему-то вспоминая очередные книги — легенды о феях, жестоких лесных созданиях.
Они тоже любили танцевать.
От ковров не осталось и ворсинки, дорогая мебель — золоченая, стеклянная или черного дерева превратилась, должно быть, в прах. Зато властвовали цветы. Умирающие, конечно.
— Она наверху. — Целест поднял взгляд на лестницу, увитую побегами дикого винограда, и почувствовал, что изуродованное лицо устало от мимики и слов. Боль тикала под остатками кожи и нервов медным маятником.
«Скорее бы… финал». — Целест завидовал горьковато пахнущим цветам.
Фигуру где-то между первым пролетом и шестой ступенькой снизу заметила Декстра. Огонь на ногтях всколыхнуло в золотисто-оранжевый, и прежде чем Целест опознал — не Вербена, нет, — огненный шар врезался в камень, заискрился и осыпался мириадами капель. Первый удар цветы приняли на себя.
Фигура спускалась на негнущихся ногах. Со стороны казалось, будто человеку перебили все суставы, а потом наспех склеили костяное крошево. И заставили идти.
— Твою мать, — выругалась Декстра; мгновение спустя Целест понял, почему.
К ним приближался еще один уцелевший Гомеопат. Ступени и прослойка из лепестков и листьев смягчают неловкие шаркающие шаги. Шорох напоминает ерзанье крыс в норах.
Раз-два-три. Вытянутые руки и вместо выколотых глаз — полугнилые яблоки. По впалым щекам течет коричневый железисто-кислый сок, похожий на кровь. Или кровь похожа на порченые яблоки.
Тихо тренькает пенсне. Золоченое.
— Твою мать, — повторила Декстра, а Целест тупо пялился на яблокоглазого — в очках, стекло и вывернутые на манер игл дужки удерживали яблоки, как бутерброды-канапе — маслину на хлебе с сыром.