Минус (повести)
Шрифт:
— Рот закрой-ка!
— Нет, я серьезно. По Павликовой теории?.. Я бы хотел… У меня знакомая была, еще в Кызыле, неплохая девчонка. Фамилия у нее — Хлюстнина. И она утверждала, что она из старинного дворянского рода. Ее прадеда, мол, сослали в Сибирь когда-то… Вообще, так тащилась по этому делу! У нее даже специальная полочка была, где книги стояли с закладками на страницах с этой фамилией… Хлюстнины.
— А-а, зачем мне дворянство? — Лёха нехотя ввязывается в разговор. — Мне и на своем месте неплохо. Только бабок нет. Живых, нормальных бабок, чтобы чувствовать себя человеком. Хотя бы то, что я в этом театришке получать должен, — отдайте сполна, и я буду доволен. Спасибо
— Да их и валят. Я как-то смотрел передачу про криминал. Так в одном выпуске — пять убийств коммеров, директора какого-то банка…
— Не, это не то, — Лёха приподнимается на локте. — Это они друг друга валят, а надо, чтоб их народ валил. Вот тогда бы правильно было. Вот за это я на все сто! — Голос его становится все возбужденней, я внутренне настораживаюсь. — У нас вот клуб этот открыли. Как его? «Пена», да? Ну, где эти все собираются, бля, золотая ублюдочная молодежь. Вот десять кэгэ тротила туда занести — и нормал! И все четко! Согласись? Мы, значит, должны цыганку глушить, кишки прожигать, а они там… — Он замолчал, вспоминая что-то, через минуту вспомнил: — А они там, сука, мартини лакают. Почему так?
— Мозги, значит, есть, — отвечаю, — чтоб деньги делать.
— Какие мозги… — Лёха сморщился и уронил голову на подушку. — Просто гады или детеныши гадов. Истреблять таких надо. У них есть возможность, вот они нас и… У, с-сука!.. — порычав с минуту бессвязно, Лёха стал говорить слегка о другом: — Вот мои предаки, они в Прокопьевске всю жизнь прожили, даже вроде и не выезжали никуда. Батя шахтер и оба деда тоже… Теперь он давно уж на пенсии, инвалид второй группы. С двадцати до сорока трех работал, а потом — все. Ему пятьдесят семь сейчас — просто растение. Сидит на стуле, смотрит телик. Только пошевелится — кашель на три часа. От кровати до стула, вот и все движения… И на хрена? Ради чего?.. А знаешь, как они гордятся, что шахтеры! В дыру эту как герои лезут. Чем гордятся, дебилы? На шахте все начальство каждые полгода меняется: башлей нагребут, и хрен найдешь. А эти… Если в шахте не подыхают, то лет в сорок… как мой батя… Я оттуда сразу после армейки свалил. Лучше бездомным быть, чем таким же, так же… Правильно Ксюха сказала — действовать нужно. Действовать! Убрать все это к чертям собачьим!
Спрашиваю с искренним удивлением:
— Чего ты завелся-то? Полтора года валялся, а теперь — как с печки рухнул.
— Понял просто-напросто, — отвечает Лёха тоном отличника, решившего заковыристое уравнение. — Вообще-то давно задумывался, а сегодня понял… Но я слаб. Слаб, слышишь, Ромыч… И самое обидное — вокруг все слабы. Все, кого знаю. Нету ни вождей, ни настоящих героев. Шулупонь…
Мне вспомнился Абакан, тамошние ребята. Первым, конечно, — всегда пьяный и потому всегда воинственный Серега по прозвищу Анархист. В шинели на голое тело, в красном десантском берете со значком «ИРА» (Ирландская республиканская армия, дескать). В правой руке рюмка, в левой — китайский игрушечный маузер. «Мы пойдем убивать, жечь и грабить! — горланит он. — Веселые ребята, полные огненного смеха!» Да, таких, кажется, хоть отбавляй. Я тоже бесился по юности, на митинги всевозможные выходил, писал злые песни протеста. Потом надоело. А вот Лёха сегодня созрел.
Смотрю на будильник. Почти четыре.
— Пора арбайтен. Спектакль через три часа. Поднимайся!
Лёха издыхающе стонет в ответ.
7
Маленькая избушка на пригорке на берегу пруда. Черные, пугающе пористые от старости бревна я обил зеленой вагонкой с разобранной
Если верить соседям, ее построили лет тридцать назад для одной старушки, ушедшей от женившегося сына. Построили за счет совхоза, миром, за неделю. Старушка прожила в ней сколько-то лет и умерла, а потом у избенки сменилось десятка полтора хозяев, не особенно следивших за ее состоянием, так как вскоре переезжали, подыскав место получше, жилье попросторнее.
Теперь живут в ней мои родители, думая о другой избе, крестовой, на бетонном фундаменте. Но все же пока что это их дом и мой тоже. И когда вижу нашу избушку, еще издалека, шагая от автобусной остановки, мне становится как-то тепло, я по-хорошему волнуюсь. Я будто чувствую родной запах, знакомый с детства, привезенный из кызылской квартиры.
Отец мечтает, но не особенно верит, что удастся купить большую избу, поэтому подбирает и откладывает бревна для пристройки еще двух комнат. Бревен уже набралось достаточно, только времени, чтоб приступить, никак не находится.
Помню, в первые месяцы по переезде отец все удивлялся, как бездеятельно, лениво и скучно живут деревенские. У него были грандиозные планы устройства для нас хорошей здесь жизни. «Такой синтез квартиры и дачи», — говорил он… Вскоре от этой грандиозности осталось немногое, а точнее, одно: как бы нам выжить.
Вот мы сидим за столом на кухне, которая одновременно и большая комната, так сказать, зал. Отец, мама и я. Я получил в пятницу талоны, привез полкило чайной колбасы, селедку, граммов триста сыра, бутылку «Перцовки»… Выпить решили вечером, а сейчас едим торопливо — надо ехать копать картошку.
— Ящики уже загрузил, — говорит отец. — Ведра бы не забыть, вилы… Земля сырая, вчера опять полдня лило. Ящики потом в баню стаскаем, чтоб картошка просохла. Иначе — сгниет.
— Уж как-нибудь постарайтесь осилить, — отзывается мама. — Столько сил на нее положили…
Деляна в этом году нам и вправду досталась неважная. Хоть и чернозем, но сорняков просто море. И в основном колючий, живучий осот. Его вытяпывать бесполезно, тут же снова выскакивает, и приходилось руками вытягивать стебли вместе с длинным, покрытым отростками корнем. Раза четыре так пропалывали за лето.
Отец, взглянув на меня, улыбнулся:
— Бороду-то сбрил? А я маме говорю: жди его бородатым, не пугайся.
В ответ улыбаюсь невесело, вспоминаю, как вчера вечером часа два скоблил рожу тупыми лезвиями.
— Н-ну, — отец встает, — надо ехать.
Мама суетится, ищет что-то в шкафу:
— Одевайтесь теплее. Плащи возьмите, небо вон в тучах все.
Ограда маленькая, тесная. Две машины — Рыжулька и грузовик Захар почти полностью занимают ее. Раньше совсем было не протолкнуться, но, меняя забор, мы немного расширились в улицу, убрали развалины сарайчика, перенесли на задний двор угольник и дровяник.
По краю ограды стоят крошечная баня и летняя кухня. Баня еще крепкая, но крыша гниет. Прошлой весной случился пожар: загорелась проводка в летней кухне, и с нее огонь перекинулся на крышу бани. Пожар довольно быстро удалось затушить, но шифер попортился, а теперь лист его стоит почти пятьдесят рублей. Ремонт пока что не по карману…
Основную площадь участка занимает огород. Он почти двадцать соток. В огороде пять теплиц, которые с середины апреля мы затягиваем целлофаном. Две из них с мощными печами, это для ранних огурцов, помидоров, перца. Бывает, уже в первых числах июня плоды созревают. Только вот поддерживать плюсовую температуру, когда по ночам минус десять, а то и ниже, дело тяжелое.