Минус
Шрифт:
Работаем молча, торопливо. У меня одна мысль, одна забота: коченеющие руки. Ворошу в лунках то правой, то левой. Пока одна рука шарит в поисках прячущихся картофелин, другая греется. Особенно неприятно попадать пальцами в ледяную жижу недогнившей семенной картошки. Словно вляпался в сгусток застывшей чужой мокроты.
Жду, когда отец предложит перекурить.
Клубни в основном крупные, а ведра наполняются страшно медленно. Или мне просто так кажется. Когда невмоготу больше изучать лунки, беру два не совсем полных и несу к Захару, высыпаю в расставленные по краю кузова ящики. Возвращаясь, смотрю по сторонам,
Кое-где в поле согнутые или бредущие с мешками и ведрами фигурки людей. Занимаются тем же, что и мы с отцом, - добывают себе пропитание. А картошка, картофан - самый главный продукт, самый важный запас. "Картошка есть - уже не голодом" - выражение, часто слышимое мной и от стариков, и от молодых ухоженных женщин, и от небедных на вид мужчин. Ею даже не очень-то и торгуют в этом году. То ли спроса особого нет (мало кто не имеет возле города клочка земли, засаженного картошкой), то ли берегут на весну. Неизвестно, что там будет, зимой и весной, а ее засыпал в подвал, пусть лежит...
– Что, брат, покурим?
– наконец-то предлагает отец.
– Давай, давай!
Залезли в кабину, захлопнули дверцы. Курим едкую, пересохшую "Приму" по рубль восемьдесят за пачку. Тупо постукивают по крыше и капоту редкие дождевые капли. Порывами налетает ветер... Отец, кажется, хочет поговорить, а у меня нет ни слов, ни желания. Молчать как-то лучше. Или жалобно, тихонечко заскулить. Ведь все, все так и будет, долго-долго все так и будет, как эти четыре года. Крепкий обруч, и мы намертво зажаты в нем. Не выбраться, но можно с большим трудом, правда, делать одни и те же движения, можно видеть одно и то же, думать об одном и том же. Так мы и будем жить. Родители здесь, в этой хиреющей, разорившейся деревушке Захолмово, а я в скучном, сонном райцентре... Родители из года в год будут стараться заработать денег, чтоб наладить мне сносную жизнь, будут каждую зиму строить грандиозные планы, потом, до следующей зимы, стараться их осуществить, лишаясь сил и надежды, старея и борясь со старостью, борясь ради меня. Я буду так же таскать со сцены и на сцену фанерные стены, беседки, бутафорную мебель, буду по возможности ловить свой убогенький кайф, мечтать о той девочке с подоконника или о какой-нибудь другой, если с этой не получится познакомиться; буду ругаться и играть в дурака с Лехой, а по понедельникам приезжать к родителям... Так все и будет до какого-нибудь конца...
– Чего, брат, такой невеселый?
– отец приобнял меня за плечо.
– Мешка три уже добыли. Сейчас и я покопаюсь, дело быстрее пойдет...
От слова "брат" и от этого легкого полуобъятия заскулить тянет еще сильнее. Стараясь проглотить комок в горле, затягиваюсь сигаретой как можно глубже, отворачиваюсь, смотрю в окно... Хилые, полуголые березы и осины лесополосы кажутся совсем мертвыми, люди бродят по полю, как заблудившиеся зомби...
– Так, осень ведь, - бурчу в ответ, - как-то грустно...
– Да-а, - вздыхает отец, - скоро и снега ждать. Дров еще надо бы... Я с Геннадием договорился, с лесником, обещался выделить нам местечко, пилу дать. Вот надо как-нибудь выбраться, привезти.
– Привезем, отец, - обещаю.
– В следующий понедельник давай?
– Как здоровьице еще, погодка позволят...
Самые хорошие,
Кролики, куры, свинья, пес Бича накормлены. Мы помылись в бане. Сидим за столом, ужинаем, выпиваем. Хрипло что-то бормочет радио, погашен не нужный сейчас телевизор. Сейчас маме и отцу не интересны фильмы, программа "Время", ведь сегодня я здесь, рядом с ними.
Мама поминутно предлагает мне то одно, то другое, не дает моей тарелке опустеть. Отец время от времени наполняет рюмки. Конечно, расспрашивают, как у меня и что.
– Да все нормально, все нормально, - говорю.
– Талоны вот выдали, двадцать штук. Запасов полно, целый шкаф круп, картошка. Зря вы столько привозите...
– А как сосед? Не сильно пьющий?
– беспокоится мама.
– Так, ничего. Больше года ведь вместе живем, привыкли... Нормально все.
– Ты уж, сынок, не злоупотребляй, пожалуйста! Сколько она, водка проклятая, горя людям приносит!
– Да нет, мам, я редко...
– Что в театре нового?
Говорить о театре уж совсем нет никакого желания. Хотя бы на денек о нем забыть; я инстинктивно морщусь, но тут же спохватываюсь и стараюсь ответить приподнято:
– Процветаем! Собираются новое ставить, какую-то грандиозную сказку. Люди ходят, редко пустой зал когда... С зарплатой вот только...
И тут же мамино жалобно-просящее:
– Держись, пожалуйста, за место, сынок. Какое б ни было, а все-таки. Куда теперь, в наше время... И хоть жилье есть, пока квартиру не купили...
– Да нормально, не волнуйтесь, - стараюсь сохранять бодрый тон.
– Неплохая работа. Вот насмотрюсь и, - я хохотнул, - и тоже в актеры пойду!
– А хорошо бы, - мама принимает шутку всерьез, - мы с отцом после культпросвета немного поиграли, знаешь, как это развивает человека! И дикция, и пластика...
Верхний свет потушен, осталась только лампочка за печкой. Отец вскоре после ужина лег спать, а мы с мамой сидим за неубранным столом, шепотом разговариваем.
– Может, привезти тебе мебель кое-какую, посуды побольше, часть книг?
Этот вопрос мама задает чуть ли не каждый понедельник, и я, как всегда, уклончиво отвечаю:
– Ну, а вдруг что случится, опять все обратно везти... Необходимое у меня там есть, все вроде нормально...
– Да как же... Хуже нет, чем это чемоданное настроение.
– Ладно, посмотрим. Попозже, а?..
Мама кивает, потом откашливается, видимо, готовится сказать нечто важное.
– Теперь еще вопрос вот какой. При районо открылся магазин. Так там... она не может подобрать подходящее слово, - там торгуют в счет задолженности по зарплате. Одежда на тебя есть очень хорошая. Правда, цены повыше, чем на Торговом, но... разумные. Нам-то с отцом в школе тысячи три должны, вот мы и думаем: взять тебе куртку на зиму, сапоги, джинсы. И свитер я присмотрела очень хороший. У тебя вон все уж настолько поизносилось, я стирала сегодня прямо ремки'...