Минус
Шрифт:
– Давай все-таки заглянем к Павлику, - предлагаю, когда, дойдя до тупика в правом крыле, мы повернули обратно.- Вдруг что, а?
– Хрен с тобой, давай заглянем...
Павлику под тридцатник. Это невысокий, начавший лысеть парень, сухопарый, с сизо-бледным лицом и мелкими, изъеденными кариесом зубами. Конечно, нигде не работает. Нашел вот страшную, а потому ценящую мужчин и покладистую бабищу с жильем каким-никаким и лег на кровать. Ксюху он называет "мама", а она его гордо: "мой мужчина". Иногда Павлик уходит в степь за городом, собирает коноплю;
Стучу.
– Открыто!
– не слишком гостеприимный женский голос с той стороны.
Входим. Комната кажется совсем мизерной. Это из-за шкафа, широкой кровати, двух столов и всякого барахла, непременного для создания так называемого уюта.
Ксюха возится у плиты, что-то варит. Павлик, конечно, лежит с книгой.
– С чем приперлись?
– интересуется парикмахерша.
– Да вот...
– я мнусь, а Леха хмуро молчит, навалившись спиной на дверь. Да зашли вот... Это самое, Паш...
Тот не реагирует. У него правило: дочитать абзац, заложить страницу старой двадцатипятирублевкой и тогда уж общаться с гостями.
Наконец-то оставил книгу, поднялся. Пожимает нам руки.
– Как дела?
– говорит.
– М-м, так... У тебя, Паш, случайно не будет?..
– я щелкнул себя по горлу.
– Позарез, а?
– Вы что! Мы с мамой и вкус забыли.
– О-ох, а травки бы?..
У Павлика на лице выражается недовольство. Он, ясное дело, курнул слегка, больше не хочется, да и халявщики кому ж приятны...
– Самим, парни, надо беспокоиться. Все пустыри позаросли - выходи и рви на здоровье.
– Да конечно, конечно, Паш, - виновато киваю, - каждый день собираемся, но все как-то... А тут подперло - сил нет...
– Горько вздыхаю, голос делаю жалобным до предела: - Может, стаканчик в долг бы? Для кузьмича.
Ксюха смотрит воинственно, готова при первом же проявлении с моей стороны признаков наглости вышвырнуть в коридор. Но Павлик, спасибо ему, смягчается:
– Шалы могу отсыпать, этого не особо жалко. Я уж думал, плана хотите, шишек.
– Да нет, ты что, нет!
– мямлю торопливо.
– Шалы плохонькой, чтоб пожарить...
Ксюха повернулась спиной, намешивает в кастрюле свое варево. Павлик лезет под кровать. Достал сначала один матерчатый мешочек, помял, отложил в сторону. За ним другой - побольше. Развязывает тесемки.
– Мама, дай-ка стакан.
– Они ж фиг вернут, - ворчит Ксюха своим низким, каким-то медвежьим голосом, но стакан все же дает.
– Кстати, парни, Чейза читали? "Весь мир в кармане"?
– спрашивает Павлик, впихивая в посудинку сухие былинки, листочки, ломая, мельча их.
Я с готовностью отвечаю:
– Единственная его классная вещь!
– И тут же из осторожности поправляюсь: - Ну, то есть - действительно гениальная.
– Согласен!
– Павлик улыбается; его маленькое лицо напоминает добротно высушенный, покрытый тоненьким слоем кожи череп.
– Книга что надо... Вот
Я трясу головой и тоже улыбаюсь, а затем послушно грущу, когда Павлик начинает грустить о погибших героях... Книги я не читал, - видел когда-то советскую экранизацию "Мираж", - но наслышан, что роман этот у Чейза лучший.
– Если бы главного у них не вальнули, - рассуждает Павлик, - все б получилось. Он бы смог...
– Что ж делать, - вздыхаю, принимая стакан, - и в жизни такое на каждом шагу. Вечно что-то мешает... Ну, спасибо, Паша, огромное! Подогрел. До свидания, спокойной ночи!
Ксюха пробурчала в ответ, чтоб стакан вернули. Мы с Лехой пятимся из комнаты. За нами следует Павлик, разминая пальцами сигарету.
– Мне б этот броневик с гринами и автоген, - его голос уже, как бред больного, - я бы, блин, не лоханулся. Зубами б разгрыз...
– И на хрена тебе эта шала?
– Леха брезгливо косится на стакан.
– Сейчас пожарим.
– Я водяры хочу.
– А я ее рожаю, что ли?!
– злюсь.
– Не будешь, я один...
– Крышу снесет с такой порцайки.
– Ну и кайф - будет что вспомнить...
На вкус кузьмич не очень-то приятен. Такая маслянистая, подслащенно-горькая, хрустящая солома. Но малоприятность самого поглощения искупается последующим... Правду сказать, куда больше, чем курить косяки, мне нравится кузьмич и манага. Кузьмич жарят на растительном масле, а манага - это когда траву парят в молоке часок и потом, процедив через ситечко, пьют; вкус такой, типа кофейного напитка, типа "Колоса"... Еще можно напечь блинчиков. Нежно-зеленые, терпкие, от них своеобразный, волнообразный приход. Готовятся, как обычные блины, только в тесто, кроме всего прочего, добавляют и коноплю.
Эти рецепты я узнал не так уж давно - когда обосновался здесь. В Кызыле пробовал, конечно, травку, там грех не попробовать, но предпочитал портвейн, был юношей достаточно правильным, книги любил читать, стихи сочинять пытался. А здесь - понеслось. Как говорится, сбился со своей орбиты, потерял стержень. Теперь мне чаще всего скучно, когда я в обычном состоянии, особенно невыносимы такие вот вечера в этой надоевшей комнате, наедине с надоевшим Лехой. И хочется как-нибудь заторчать, разбить тупое однообразие. Ну, понятное желание...
2
В брехаловке предспектаклевая ругачка. Костюмерши недоглядели за одним из платьев, и на его широком складчатом подоле - здоровенное пятно. Видимо, задела актриса Таня Тарошева за декорации, а они окрашены какой-то жутко мажущейся, похожей на печную сажу краской, и - вот...
– Это ваша работа, понимаете?! Ваша непосредственная работа, чтобы одежда была чиста, отглажена, готова!
– отчитывает костюмерш директор театра, интеллигентный с виду, но истеричный, бывший актер-середнячок Виктор Альбертович.
– И такое, я помню, не первый раз. То сорочка потерялась, то цилиндр измяли из "Последних дней"!..