Минуя границы. Писатели из Восточной и Западной Германии вспоминают
Шрифт:
— Ну и что? — спросил Ойле, когда мы снова сидели в машине.
— Ничего. Пара рождественских открыток, одно письмо, — отчитался Раймунд.
— Письмо? А что в письме?
Ойле вскрыл конверт, закатил глаза и через полминуты протянул бумагу мне.
— Ты можешь это прочитать?
Я попытал счастья.
— Ну и? — нетерпеливо спросил Ойле. — Что-нибудь там есть?
— А что должно быть?
— Что-нибудь интересненькое. Иногда пишут, где можно достать билеты.
— Нет, ничего такого.
— Раз мне даже посчастливилось попасть на Петера Маффая и Мэри энд Горди, — гордо заявил Ойле.
—
— Все равно сфотографировать. И открытки тоже, с обеих сторон. — Он вручил мне фотоаппарат. Я исполнил свой долг. — Вам следует проделать все хотя бы раз.
Ойле с трудом вложил письмо обратно в разорванный конверт и велел Раймунду отнести почту назад. Несколько дней спустя мы уже оценивали качество фотографий, обсуждали недостатки и вынимали очередную порцию из почтового ящика Фреда Армбрустера. Ойле засек время, его было в обрез, но фотографии получились удачные. Нам больше никогда не пришлось ходить за почтой, как выражался лейтенант.
Через две недели наблюдения Раймунд поинтересовался, почему, собственно, мы следим за Гарпуном.
Ойле вздохнул.
— Посмотрите направо, — сказал он. — Где мы стоим?
— На Вильгельма Пика.
— Верно. А что мы видим здесь, на углу.
— Детскую библиотеку.
— Верно. А если посмотреть прямо, примерно в ста метрах, на левой стороне улицы, что ты там видишь?
— Постоянное представительство ФРГ.
— Неверно. До него двести пятьдесят метров. Что ты видишь в ста метрах?
— Молодежный клуб.
— Так точно. А что по всей левой стороне?
— ???
— Так что же там?
— Дома?
— Ну, наконец-то! А как ты думаешь, сколько лет этим домам?
— Да это новостройки. Самое большее три-четыре года.
И пошло-поехало. Старший лейтенант Мартин Ойлерт: «Мы делаем все для наших людей, у них есть детская библиотека, молодежный клуб и новые квартиры, но тем не менее среди нас, так сказать, в нашей среде, к сожалению, все еще имеются отдельные элементы, настроенные против существующего порядка и нарушающие принципы человеческого общежития. О таких приходится проявлять заботу». В присутствии Раймунда люди почему-то говорили начистоту, и если Ойле такое нес, значит, и впрямь так думал. Высший пилотаж! Рассуждать подобным образом пристало дружинникам на образцово-показательных детских площадках; у нас такие замечательные качели и такая замечательная шведская стенка, и детки так замечательно играют, вот только Уве еще иногда не слушается и толкает других в песок.Ойле глядит на новые дома, отстроенные самое большее три-четыре года назад и продолжает: «И вообще, кому взбрело в голову поселить в таких классных хатах весь этот сброд. Они ведь и не подозревают, как хорошо им живется». От подобных дум у Ойле портилось настроение. Мир представал во всей своей скверне.
— А что Гарпун натворил? — спросил Раймунд. — Или хотел натворить?
— Не знаю, — ответил Ойле. — Почем мне знать? Да и не все ли равно! Речь не о нем, а о вас! Вам нужно учиться, учиться отчитываться о своих наблюдениях в письменной форме, причем, так сказать, на новом языке. И пока не научимся, будем тут торчать.
— Значит, все дело только в языке? — растерялся я.
— А в чем
В самый первый день наблюдения, через десять минут после того, как Ойле сказал: «А теперь наблюдайте», — случилось так, что из дома вышла женщина.У меня вспотели ладони. Что же теперь? Как писать? Некая дама? Женская особа? Лицо женского пола? Или рода? Женское создание? Существо? Просто она? А вдруг все-таки госпожа? Как пишут «Из дома вышла женщина», если работают на «штази»? Вышла из дома? Или из пятиэтажного здания? Или покинула объект наблюдения? Вступила на улицу Вильгельма Пика? А время, насколько важно время? Какие допустимы отклонения? Достаточно ли «около половины девятого» или надобно с точностью до минуты? А может, нечто среднее? Или вообще обойтись без времени? Давать ли словесный портрет? Как она выглядит? Во что одета? Производит ли впечатление отдохнувшего человека? А как быть с подозрениями на яйцемолочное вегетарианство? Или опустить этот пункт вовсе?
В конце концов я записал: «жен. л. вышло на ул. хнс. 8:34».
Когда микрофиши попадут в мои сети, весь мир станет красным, а я знаменитым, эта запись найдет достойное место в выставочном зале Дома традиций (или Музея немецкой истории, а то и — как знать — в Музее Клауса Ультцшта), и экскурсоводы всякий раз будут бросать шутливое замечание: мол, каждый когда-то начинал. Вы разве не находите, что «жен. л. вышло на ул. хнс. 8:34»щедро приправлено честолюбием?
Когда очередной день обучения подходил к концу, мы сравнивали записи.
— Ну-ка, Раймунд, прочти! — говорил Ойле.
— Семь часов пятнадцать минут, занятие позиции на улице Вильгельма Пика в районе дома номер двести четыре.
— Клаус?
— Семь часов пятнадцать минут: дежурство с целью наблюдения за Гарпуном. Расположение: автостоянка на улице Вильгельма Пика перед домом номер двести четыре.
— Очень хорошо! Точная формулировка: дежурство с целью наблюдения за Гарпуном. Раймунд, в твоих писюльках нет смысла! Что значит «занятие позиции»? За чем ты наблюдаешь? За закатом солнца?
— За Гарпуном.
— Мотай на ус, Раймунд, мотай! Дальше.
— Десять часов сорок минут: Гарпун выходит из дома в сопровождении женщины, около тридцати пяти, плоскогрудая, ха-ха-ха…
И это первая запись после трех с половиной часов наблюдения. Да он целый день ждал, чтобы отпустить эту шуточку. И откуда такая дилетантская формулировка. Агенту «штази» ее не припишешь, во всяком случае, настоящему.
— Раймунд, не смейся так гадко! Дальше!
— …плоскогрудая, синие джинсы…
— Плоскогрудая!Сдалось тебе эта плоскогрудая!У нас тут не конкурс красоты! Если тебе так важно сообщить товарищам, что особа плоскогрудая, назови ее условно: Плоскодонка,или Доска.Раймунд, в последний раз предупреждаю, кончай так гадко смеяться! Мы здесь не в театре сатиры! Или захотелось провести опись гарпуньего мусорного ведра? Поглядим, кто тогда похихикает! Ты не первый счастливчик, кому придется выделывать кругаля на помойке!