Мир без конца
Шрифт:
Годвин вовсе не собирался открывать диспут, но Савл спросил:
— Какие именно грехи, отец Годвин?
Тот начал импровизировать:
— Мужчины начали сомневаться во власти святой Божьей Церкви; женщины стали распущенны; монахам не удалось полностью прекратить общение с женщинами; сестры обратились к ереси и колдовству.
— И сколько времени займет очищение?
— Мы поймем, что сражение окончено, когда прекратится чума.
— И как же вы собираетесь очищаться? — Годвин узнал Джонкила, крупного нескладного человека со свирепым взглядом.
Аббат
— Молитвой, размышлением и постом.
— Пост — прекрасная мысль, — заявил строптивец. — У нас не очень много съестных припасов.
Кто-то рассмеялся, и беглец забеспокоился, что может потерять слушателей. Постучал по пюпитру, призывая к тишине.
— Отныне всякий, кто придет сюда из внешнего мира, представляет для нас опасность. Я хочу, чтобы все ворота на территорию обители были заперты изнутри день и ночь. Никто не должен выходить отсюда без моего личного разрешения, которое я буду давать только в крайних случаях. Всех просителей разворачивать. Мы запремся, пока не окончится эта чудовищная чума.
— А если… — начал было Джонкил.
Годвин перебил его:
— Я не предлагал задавать вопросов, брат. — Обвел глазами трапезную, призывая всех к молчанию. — Вы монахи, и ваш долг повиноваться. А теперь давайте помолимся.
Сложности начались на следующий же день. Беглец чувствовал, что с приказами настоятеля Кингсбриджа Савл и его братия мирятся лишь временно. Их застали врасплох, они не смогли с ходу найти возражений по существу и, за неимением уважительной причины для неповиновения, покорялись вышестоящему. Он понимал, что недалек тот час, когда монахи обители придут в себя, однако не ожидал, что это произойдет так скоро.
Шла служба первого часа. В маленькой церкви было очень холодно. У Годвина после ночи в неудобной постели все затекло и болело. Он с тоской вспоминал дворец с каминами, мягкими перинами. Когда забрезжил серый зимний рассвет, в тяжелые западные двери храма кто-то постучал. Аббат напрягся. Ему бы еще пару дней, чтобы укрепить свои позиции. Настоятель жестом велел монахам не обращать внимания на стук и продолжать службу.
Снаружи послышались возгласы. Савл было встал и двинулся к дверям, но Годвин молча приказал ему сесть, и Белая Голова после минутного колебания подчинился. Беглец собирался держаться до конца. Если монахи не отреагируют, непрошеные гости уйдут.
Но оказалось крайне трудно убедить людей ничего не делать. Братия никак не могла сосредоточиться на псалмах. Монахи перешептывались и оборачивались. Пение стало нестройным и скоро прекратилось, был слышен только голос Годвина. Придя в бешенство от подобного малодушия, аббат наконец встал и по короткому нефу подошел к запертым на засов дверям:
— Кто там?
— Пустите! — раздался приглушенный голос.
— Нет! Уходите.
— Ты запрещаешь людям войти в церковь? — с ужасом спросил подошедший Савл.
— Я же говорил, никаких посетителей.
Стук возобновился.
— Пустите нас!
—
После паузы раздался ответ:
— Люди леса.
— Разбойники, — уточнил Филемон.
Настоятель обители возмущенно сказал:
— Такие же грешники, как и мы, тоже дети Божьи.
— Это еще не повод, чтобы впускать собственных убийц.
— Может быть, стоит выяснить их действительные намерения. — Монах приблизился к окну справа от двери. Церковь была низкой, и подоконники располагались на уровне глаз. Вместо стекол оконные проемы на зиму затягивали просвечивающим льном. Савл приоткрыл завесу и, встав на цыпочки, выглянул в окно. — Зачем вы пришли?
— Принесли больного товарища.
— Я хочу с ними поговорить. — Савл изумленно уставился на Годвина. — Отойди от окна. — Белая Голова неохотно подчинился. — Мы не можем вас пустить. Уходите.
— Ты гонишь больного? Мы монахи и врачи!
— Если у этого человека чума, помочь ничем нельзя. А пустив его, убьем себя.
— Но все в руках Божьих.
— Бог не позволяет совершать самоубийство.
— Ты ведь даже не знаешь, что с ним. Может, у него сломана рука.
Годвин открыл симметрично расположенное окно слева от двери и выглянул на улицу. У входа в церковь вокруг носилок стояли шестеро мужланов. Одежда на них была дорогой, но грязной, как будто они спали прямо в лучших воскресных нарядах, что типично для разбойников, которые грабили путников и очень быстро загаживали трофеи. Все просители вооружены до зубов — хорошие мечи, кинжалы, луки, — стало быть, солдаты, вернувшиеся с войны.
Несмотря на морозное январское утро, человек на носилках тяжело дышал, носом у него шла кровь, и аббат невольно вспомнил, как у его умирающей матери из носа постоянно текла струйка крови, хотя ее все время подтирали. Мысль о подобной же собственной смерти исполнила его паническим ужасом, захотелось броситься вниз с Кингсбриджского собора. Вот бы умереть после секундной непереносимой боли, а не через три, четыре, пять дней безумного бреда и сводящей с ума жажды.
— У него чума! — воскликнул настоятель, услышав у себя истеричные нотки.
Один из разбойников выступил вперед:
— Я вас знаю. Вы аббат Кингсбриджа.
Беглец поспешил спрятаться, продолжая со страхом и гневом наблюдать за вожаком из укрытия. Некогда красивый мужчина с высокомерной уверенностью представителя знатного сословия после многих лет разбойничьей жизни загрубел. Годвин спросил:
— А вы кто такой, чтобы приходить в церковь и колотить в дверь, когда монахи поют псалмы Богу?
— Кое-кто называет меня Тэмом Невидимкой.
Монахи ахнули. Тэм Невидимка был легендой. Брат Джонкил воскликнул:
— Они всех нас убьют!
Савл повернулся к Джонкилу:
— Тихо! Все мы умрем, когда это будет угодно Богу, но не прежде.
— Да, отец.
Белая Голова снова развернулся к окну:
— В прошлом году вы украли у нас цыплят.
— Простите, отец, — ответил Тэм. — Мы умирали с голоду.
— И теперь просите у меня помощи?