Мир без милосердия
Шрифт:
— Мне наплевать на читателей. Меня больше волнует мнение издателя. Если я пойду вопреки его указаниям...
— Ах вот откуда дует ветер! — воскликнул Дональд. — На самом высоком уровне, значит, решается вопрос об обыкновенной статье.
— Дело не в статье как в таковой, а в том, что она затрагивает интересы крупных и богатых организаций. И, честно говоря, мистер Роуз, в вашей позиции много настораживающего. Я-то, положим, знаю, что вы не преследуете корыстных интересов. Однако ваша активность и особая точка зрения кажутся многим
— Но ведь это не очень согласуется со свободой мнения?! Неужели наша журналистика так далеко ушла от того, что называется свободой слова?
— Свобода слова... — раздраженно перебил редактор, — но в наше время мы слишком часто занимаемся критиканством. Обрушиваемся на каждого, кто пытается хотя бы ударить палец о палец. Этот проклятый критицизм стал неотъемлемой частью нашей повседневной жизни. Муж яростно ругает жену за неправильно сваренный кофе. Политики ругают своих коллег из других стран, пытаясь отвлечь внимание от своих ошибок и интриг.
Редактор явственно подчеркнул последние слова, и Дональду показалось, что он как-то имел в виду его, Дональда.
— Вот что, Лесли, все, что вы говорили, — Гарднер повысил голос, — не лезет ни в какие ворота! Перед вами не мальчик, которого можно водить за нос. Я, как редактор отдела, считаю подобное поведение газеты беспринципным. Если не пойдет статья Роуза, я ухожу к чертовой матери!
— Ты опять на меня кричишь? Кому нужна эта дешевая мелодрама с солидарностью? Можно подумать, я против статьи. Но ты знаешь, она не пойдет. И говорить нечего. А насчет твоего ухода я слышал уже раз десять! Переживу и одиннадцатый. Пойди и займись-ка работой. В сегодняшний номер не хватает двухсот строк спорта.
— Поставьте статью Роуза, и будут вам строки!
— Если не дашь материала, клянусь, оставлю в полосе белое пятно и напишу, что материала нет по вине бездельника Тони Гарднера. Все.
И, обращаясь к Дональду, уже мягче сказал:
— Не обижайтесь, Роуз. Но я ничего не могу для вас сделать. Больше того, я не уверен, что вам следовало впутываться в столь темную аферу, как процесс. Подумайте-ка лучше, как выйти сухим из всей этой истории.
Едва сдержавшись, чтобы не вспылить, Дональд поднялся и пошел к двери. Гарднер поплелся за ним.
— Не забудь двести строк! — раздался за спиной голос редактора.
— Сам писать будешь, — проворчал Тони, когда они вернулись в спортивную редакцию.
Гарднер, извиняясь, развел руками.
— Прости, Дон, но похоже, что сделать ничего нельзя. В этом вонючем газетном болоте не переносят свежего воздуха. И каждый житель болота начинает принюхиваться, искать знакомый смрадный запах в каждом, кто выглядит посвежее. Знаешь, — Гарднер помолчал, как бы подбирая слова поделикатней, — кто-то пустил слух, якобы ты не без задней мысли затеял весь этот бой. Наши шефы испугались. Мейсл, несомненно, приложил свою ручку и к распространению слуха и к запрету статьи. Дональд пожал плечами,
— Что ж, Тони, ничего не поделаешь... — Он встал и пошел к двери. — А ты не бузи. Толку из этого не будет. Хозяина не переубедишь. А выгонят — такую работу не скоро найдешь.
— Дон, мне неудобно...
— Чепуха, Тони! Главное, как говорит шеф, не надо критиканства. Мы когда-то говорили о том же, помнишь? Наши спортивные журналисты слишком уж часто бьют критическим молотом по голове. Сейчас тот редкий случай, когда ударили журналиста. — Он грустно улыбнулся и вышел.
Гарднер хотел пойти за ним, но потом вспомнил о проклятых строках и только крикнул вслед Дональду:
— Дон, я буду у тебя вечером!
40
Они сидели в кабинете Стена уже больше часа. Составляли единственно возможный план борьбы.
— Дон, надо ударить на самом процессе в верховном суде. Было немало случаев, когда дело закрывалось на этой стадии. Если же верховный суд не остановит дело, мы проиграли.
— У нас есть Мэдж Эвардс — мать Джорджа. Может быть, она все-таки согласится выступить. Прошлый раз я не рискнул предложить ей... Барбара Тейлор...
— Ты уверен, что она выступит?
— Надеюсь. Еще Гарднер и Тиссон.
— Неплохо бы услышать Марфи.
— Исключено. Он отказался наотрез.
— Это правда, что после рождества он уезжает в Италию?
— Да, он уезжает.
— Чудовищно! Но в таком случае он охотнее пойдет на выступление. Ему теперь все равно.
— Нет. Марфи не будет выступать. Он сказал, что у него нет сил для большой драки... Остался я. Если что-нибудь значу теперь для присяжных, — сказал Дон. — Ты со своей речью...
— Я не могу выступать, поскольку принимал участие в подготовке дела на предварительных этапах.
— Вот как...
— Но это не имеет значения. Больше трех-четырех свидетелей с одной стороны и слушать не будут. Поскольку процесс через пять дней, нам надо поговорить со всеми свидетелями. Стоит завтра всех поодиночке пригласить ко мне — благо я свободен. И мы расставим акценты... Это я беру на себя. Сложнее другое. Предстоит везти столько людей до Лондона, поместить в отель, кормить... На это нужны деньги. Они есть у нас?
— Есть кое-какие запасы... Думаю, на этот вояж хватит. Что касается поездки на заседание королевского суда, то, пожалуй...
— Я тебе еще раз повторяю: королевскому суду достаточно разбирательства верховного суда. Свидетели ему не нужны.
Обговорив точные сроки завтрашних встреч, Дональд поехал к себе. Он не успел раздеться, как внизу хлопнула дверь. Дональд бросился вниз и через мгновение столкнулся с Барбарой в коридоре. Он обнял ее и прижал к груди.
— Барбара, милая, я так ждал тебя, так хотел видеть... Как хорошо, что ты пришла...