Мир человека в слове Древней Руси
Шрифт:
Между тем в доисторическом обществе холоп еще не был рабом в полном смысле слова. В ранних переводных текстах встречаются выражения: «рабъ хлапъ будеть братома» на месте pa~is oik'etes или famulus, т. е. "дитя рода" или "домашний слуга", что, однако, в современных переводах Библии дается как "раб рабов", с естественным усилением социального смысла высказывания; «се отрокъ хлапъ есть» на месте oik'etes, т. е. "член семьи, домочадец" (уже в древнерусском переводе XI в.: Срезневский, III, стб. 1369). В обоих случаях хлапъ уточняет значение слов рабъ и отрокъ, это вполне могло быть и имя прилагательное мужского рода, и самостоятельное существительное. Только при Владимире Мономахе в начале XII в. появляется в исторических известиях обельный холопъ, т. е. полный, «круглый» раб — совершенно зависимый человек. В Древней Руси до конца XIV в. различаются холоп и холоп обельный (Юшков, 1949, с. 62 и сл.; Греков, 1953, с. 159—160; Зимин, 1973, с. 197). «Можно сказать, что уже к началу XII в. ни слово холопъ, ни слово челядинъ без дополнительной квалификации не выражали ничего, кроме того, что это человек, работающий на господина. Чтобы дать понять, что речь идет о рабе как говорящем животном, теперь надо было прибавить: холопъ — "обельный" или сказать просто "обель", челядинъ — "полный"» (Романов, 1947, с. 64). Ни раб, ни смерд не могли быть «обельными», полными; никаких
Холоп поначалу не был представителем особого класса, его положение всегда оставалось относительным: холопом является человек в отношении к своему господину, но не сам по себе. Тот, кто решился служить другому, — холоп, таково основное значение слова в Древней Руси. В этом сохраняется что-то и от родового быта, в котором холоп — молодой представитель племени, он служит любому старшему в роде — как чадо, как отрок, как человек (молодой человек). Холопом можно стать добровольно, для этого достаточно продать себя в присутствии свидетеля, жениться на рабе или поступить в услужение к боярину или князю тиуном или ключником — стать их «домочадцем» (Дьяконов, 1912, с. 105). Холопъ — добровольный наемник, греческое misthot'os "наемный слуга", "наемный воин", просто "наемник" (Срезневский, III, стб. 1384—1385, ст. 1370 — хлапъ).
Господин во всем в ответе за своего холопа-слугу. Холопа не судят — ответчиком за него выступает хозяин. Зато хозяин имеет право перепродать неугодного ему холопа, а то и просто убить его. Холоп как слуга, целиком зависимый от господина, все чаще встречается на страницах наших исторических документов. В Московской Руси начиная с XVI в. нет, пожалуй, человека, который хотя бы раз в своей жизни не назвал себя холопом, обращаясь к вышестоящему по иерархии — к господину. «Холопами назывались дворовые люди относительно помещиков и служилые люди (бояре и пр.) относительно государя. Крестьяне, купцы (народ, земля) холопями не назывались» (Аксаков, 1861, с. 626), что неверно, как ясно из свидетельств Ю. Крижанича. Смерд, превратившись в крестьянина, стал также холопом, т. е. был включен в общую феодальную иерархию. Относительность «звания» осознавалась вполне: «Люди служилые все, начиная от бояр, писались холопами, что собственно значило "слуга" и более ничего» (Аксаков, 1861, с. 14) — так пытается спасти положение славянофил, смягчая смысл феодального термина. Однако ясно, что в период позднего средневековья холоп — это связующее звено по отношению к высшей ступени иерархии: те, кто ниже тебя, все без исключения, являлись твоими холопами. Даже говоря об иноземцах, русский писатель не смущаясь прикладывает к ним эту мерку, считая ее универсальной для всех времен и народов; «холопом султановым» называет Афанасий Никитин вполне властительную особу только потому, что она служит султану (Аф. Никит., с. 464). Однако и иноземец поражается, встретив слово холопъ в прошении знатного боярина на имя государя: «и даже дворяне суть рабы, особливо с недавнего времени» (Флетчер, с. 53; ср. такие же замечания: Олеарий, с. 195, Рейтенфельс, с. 121, и др.). Слово холопъ стало ключевым в обозначении средневековой социальной иерархии, совпадая по смыслу с западноевропейским термином вассал. Эту связь осознавали уже в XVII в.: «Немцы ругают то, что у нас люди всех чинов зовутся "государевыми холопами", а не соображают, что у них все зовутся "вассалами", и слово это не латинское, а немецкое, и значит "сирота", и так некогда назывались все немцы на своем языке» (Крижанич, 1965, с. 545; на самом деле слово латинское, хотя и восходит к древнекельтскому со значением "слуга"). Постоянно уточнялись разные степени зависимости от господина: в XII в. обельный холоп, в XIII в. одерноватый холоп, в конце XIV в. холоп полный (в грамоте Дмитрия Донского 1375 г.); при этом постепенно изменялся как бы «внутренний образ», само представление о холопе-рабе: «круглый» (как шар), «вечный» (как земля — дьрнъ), и, наконец, «полный» (как вечный закон).
Желая навести порядок в сложной и запутанной социальной терминологии, Ю. Крижанич предлагал: «Крестьянина зови "кмет", "раб", "холоп". Холопом считай и зови крестьянина, а боярина — подданным, слугой, [тогда как] "вассалами", т. е. "сиротами", именовали себя все подданные вплоть до верховных князей. Своих холопов можно называть уничижительно "мой человек" или "мои люди". Однако, говоря о чужих людях, а также в официальных документах рекомендуется писать "холоп", а не "человек"» (Крижанич, 1965, с. 441). Настолько всеобщей стала формула холоп твой или мой холоп, что лишенный свободы крестьянин нуждался в специальном термине для обозначения собственного социального положения. Мало было таких определений к слову холоп, как обельный, одерноватый или круглый, все это слишком образно, не соответствует новому уровню обозначений. Поэтому в «Уложении 1649 года» говорится о «крепостном холопе», это уже выражение абсолютной зависимости, «крепости»: «А отъ кого побжить крпостной холопъ... и тот холопъ тому и крпокъ, кому онъ дасть на себя кабалу» (с. 163). Этот термин, в сокращенном виде — без имени существительного, — стал официальным: крепостной, но есть и крепость. Слово холопъ окончательно ушло из лексикона в результате законодательных реформ Петра I: он отменил унизительное слово холопъ в отношениях между людьми и «заменил его более мягким рабъ» (Шлецер, 1874, с. 478). «Мягкость» слова рабъ традиционна; оно веками культивировалось в церковном обиходе и всегда воспринималось как слишком отвлеченное обозначение зависимого человека. «Рабы божии» — такие же холопы, но только в отношении к небесному владыке. К господину, феодалу «писались холопями», но когда Афанасий Никитин, начиная повествование, упоминает бога, он говорит о себе с таким уничижением: «Окаянный аз рабище, Афонасей, бога вышняго, творца небу и земли» (Аф. Никит., с. 474). Понимание дел после Петра ничуть не изменилось, разве что отныне земное холопство было освящено еще и небесным рабством.
Но был еще один повод заменить имя холопъ словом рабъ.
Холопок в Древней Руси не было и быть не могло, по крайней мере до XVIII в., поскольку значение слова холопъ — "хлопец", человек мужского пола. Холопка называлась иначе — рабою, в древнерусском произношении роба. Слово это русское и появилось относительно недавно, не раньше XI в. Будь древнее, оно и произносилось бы иначе, и склонялось бы так, как сохранил это старославянский книжный язык: рабыни в именительном падеже единственного числа. Роба — морфологически поздняя форма, но именно такая, какая и должна быть у восточных славян раннего средневековья. Однако ведь и холопъ — русское слово, т. е. общее всем восточным славянам, ему противопоставлено книжное хлапъ. Оба эти слова
Роба не просто слуга или рабыня, но и безусловно преданная кому-либо женщина, покорная чьей-либо воле. Если холоп (по исконному значению соответствующего корня) понимается как социально незрелый и потому несвободный в своих действиях малолетний хлопец, женщина в этом мире навсегда бесправна, и этим-то она прежде всего отличается от холопа, который может при случае стать свободным: холоп — несвободен, роба — бесправна. Слово холоп со временем стало термином вассалитета, слово роба, не вышло за пределы выражения «рабского состояния»: только социальный, но никак не гражданственный смысл таится в нем издавна, что поддерживается традицией и литературой. Слово холоп (в согласии с понятиями средневекового мира) получает все время новые определения, которые подчеркивают и выделяют разные состояния обозначаемого им лица. Иначе у слова роба: стоит оно изолированно, никогда никаких уточнений или определений при нем нет — замкнутый, неподвижный мир женской доли. В летописях слово роба встречается редко, рядом с ним обычно находим слово полонъ (Филин, 1949, с. 86—87): речь идет всегда о событиях, в результате которых получают рабынь. Другое дело — каждодневный быт, в русских грамотах роба встречается очень часто (Львов, 1975, с. 240).
В древнерусских памятниках права холопъ и роба представлены только совместно; в «Законе судном людем», переведенном, как полагают, еще при Мефодии в IX в. и не на Руси: «холопъ и роба», в «Русской Правде»: «холопъ или роба», в московских грамотах XIV в. также: «холопу или роб», в «Судебнике 1497 года»: «по робе холоп, по холопе роба», но и в «Домострое» XVI в. рекомендуется хозяйке «о всемъ совтовати с мужемъ, а не съ холопомъ и не с робою» (видимо, в частой практике наблюдалось именно последнее); «Уложение 1649 года» опять-таки соединяет их вместе: «холопа или робу». Ясно теперь, чем руководствовался Петр I, когда приравнял в правах холопа к рабе.
Надо сказать, что оба слова сохраняли неизменно в течение столетий старую традицию употребления своей формы, вплоть до того, что во множественном числе, например, слово холоп склонялось по старинке (холопи, холопей, в холопех), а не так, как стали склоняться имена мужского рода (холопы, холопов, в холопах). Некая собирательность постоянно присутствует в форме холопи. Другое слово — роба, — обозначавшее женщину, напротив, во множественном числе почти не употреблялось; роба есть «раба». Когда уже в XVII в. в «Уложении» царя Алексея Михайловича слово холопъ начинает заменяться словом крепостной, в нем сохраняется еще роба: «женаты на русских крепостныхъ и на старинныхъ робахъ» (с. 154); «старинная роба» — потомственная раба, рожденная уже в рабстве, и, значит, когда-то была «роб-енок».
Исконный смысл слова раб долго ускользал от внимания историков. Фантазии уводили далеко, иногда возникали забавные предположения. В прошлом веке М. П. Погодин, играя словами бар-ин и раб, заметил, что было ему свойственно, вполне серьезно: «Как явственно выражается противоположность предметов в словах барин и раб, в коих буквы следуют в противоположном порядке (барство, рабство). Меня смущает, впрочем, происхождение барина от боярина» (Русский, 1868, № 54, с. 3). В начале нашего века выдающийся французский славист А. Мейе, не совладав с обилием внешне похожих корней, высказал предположение, будто у других славян было три самостоятельных слова: рабъ (т. е. лат. servus) при сербском р"oб от корня *rob-, работа "дело" от корня *orb-, а ребенок "дитя", параллельное будто бы слову робкий, от корня *reb- (Мейе, 1905, с. 226 и сл.). Натяжки очевидны. Древней формой слова со значением "дитя" была робенъкъ, как и полагается «роб-ичищу», т. е. маленькому рабу (или сыну робы), а славянское слово работа вплоть до XVII в. обозначало "рабство". Рабство — книжное слово, работа (с другим суффиксом) — русское но смысл их один, они только относились к разным языкам — церковнославянскому и русскому. И раб, и работа, и ребенок — слова одного корня, изменение смысла родственных слов определялось обстоятельствами социальной жизни восточных славян. К примеру, слово робичищь первоначально обозначало не такое уж зависимое лицо, это лицо входило в число челяди и домочадцев; ср. в одном переводе X в. (по русскому списку 1073 г.): «и сынъ твои и дъшти твоя, робичишть и рабичьна твоя» (Изб.-73, л. 251), в котором робичишть соответствует греческому sp'adonti, т. е. "слуга, придворный, домочадец" (Срезневский, III, стб. 126), хотя первоначальное значение греческого слова "евнух в услужении". Славянская традиция не принимает византийского деления на разряды слуг. Вместе с тем, лица, обозначаемые словами раб, робичищь, робенок, для восточных славян являются все теми же неполноправными, «младшими» в роду: хлопец, чадо, ребенок...
Пытаясь определить исконное значение древнего корня, мы находим в родственных языках, что латинское orbus "осиротевший", греческое orphan'os "осиротевший", армянское orb "сирота", ирландское orbe "наследство", санскритское arbhas "маленький мальчик" в чем-то совпадают со славянским рабъ. «Значение "раб" могло развиться из значения "сирота", потому что первоначально сироты выполняли наиболее тяжелую работу на дому» (Фасмер, III, с. 453). Как это было, мы знаем по сказкам разных народов — русской «Морозко», французской «Золушка». Сиротская доля неизбывна, и «робенок» становился «рабом». Горше сиротской доли и быть не могло в родовом или общинном быту: человек один, без роду-племени, в услужении чужим. С развитием классового общества такому сироте пришлось еще хуже, теперь сирота не просто грелся у чужого костра, огнища, «дыма», он работал на чужих. Раб-сирота незаметно становился рабом-работником, «яко работника всяку работающа работу» (Жит. Сергия, с. 352).