Мир до и после дня рождения

Шрайвер Лайонел

— Это кто такой?

— Мама, хочу представить тебе своего мужа Рэмси Эктона.

— Твой муж? Боже мой, Ирина, ты выскочила замуж! — Беглый взгляд на металлический хомут на пальце, который Рэмси отказывался снимать.

— Мама, ты меня слышала.

— Так! — воскликнула Раиса. — Это твой сюрприз!

— Рэмси, моя мать Раиса Макговерн. — Раиса не отказалась от фамилии бывшего мужа с целью удержать его и одновременно отомстить.

— Рад знакомству, — произнес Рэмси и с континентальной изысканностью расцеловал тещу в обе щеки. Он был именно тем мужчиной, которые восхищали Раису, — элегантный, в отлично сшитой одежде из дорогой темной ткани, ей немного мешала одна опасная деталь —

кожаный пиджак. Но ее простая, как полевая ромашка, дочь не достойна такого потрясающего мужчины. Раисе было комфортнее с зятем, одетым в неряшливую фланелевую рубашку, чья привлекательность если и существовала, то лишь благодаря приобретенному вкусу, и чей рост был на пару дюймов ниже пяти футов десяти дюймов. Остающийся на уровне Раисы, при этом он казался еще ниже из-за хронически плохой осанки. Короче говоря, Раиса ощущала себя более комфортно в обществе Лоренса.

— Ах, извините! — Она обрела наконец мучительную бодрость и пригласила гостей внутрь. — Как невежливо с моей стороны! Пожалуйста, проходите. Добро пожаловать.

— Мама, Рэмси чувствовал бы себя желанным гостем, если бы ты потрудилась говорить по-английски. Ты не поверишь, дорогой, но моя мать прожила в этой стране более сорока лет, но так и не овладела языком в достаточной степени.

— Румси? Румси Эчтун, верно? — Все это было игрой, даже «Р» в начале имени Рэмси, произнесенное по-русски твердо. То, что она решила перейти на отвратительный английский, тоже было игрой. — Я никогда не смочь прийти в себя! Когда же вы жениться? А где Лоренс, Ирина? Что случилось с Лоренсом? — Будто Рэмси был не в состоянии уловить в ее русской речи имя Лоренс.

— Мы с Лоренсом расстались вполне мирно. И, пожалуйста, не обижайся, что тебя не пригласили на свадьбу. Гостей вообще не было. Была лишь регистрация и мы вдвоем.

— Все происходить недавно, да?

— Да, мама, — не колеблясь солгала Ирина. На прошлой неделе они отметили первую годовщину. — И внезапно.

Раиса показала Рэмси путь наверх в бывшую комнату Ирины, где он мог оставить вещи, а затем устроила экскурсию по дому, который смогла купить за бесценок на полученные после развода деньги, когда брак ее все же лопнул в последний год учебы Ирины в школе. (Некогда убогая лачуга стоила сейчас почти состояние, сей факт Раиса лелеяла и скрывала.) Она оказалась в центре русского анклава, где могла жить среди своих соотечественников и в то же время испытывать чувство превосходства над евреями. Больше всего ей не терпелось продемонстрировать гостю свою студию, чтобы подчеркнуть, что она не простая женщина, а балерина и строгий преподаватель танцев (Раиса любила похвастаться, что ученики ее боятся), кроме того, до сих пор ежедневно работает у станка. Этим вечером Раиса не собиралась быть нежной, и Ирина в очередной раз поразилась впечатляющей жесткости своей шестидесятичетырехлетней матери.

К трем часам ночи по лондонскому времени Ирина ощущала невероятную усталость. Сказались бессонные ночи во время работы над «Мисс Дарование» и неумеренное количество вина. Она готова была провалиться в сон здесь же, в гостиной, в неудобном кресле, обитом красным бархатом.

Тот факт, что она бросила хорошего человека ради беспутного игрока в снукер, ухудшил ее и без того незавидную репутацию паршивой овцы. Так почему же она до сих пор считает себя обязанной приезжать домой на Рождество? Рэмси был единственным человеком в ее жизни, который помог ей почувствовать себя красивой. Мать же считала ее невзрачной серой мышкой. Однако мужчины всегда обращали внимание на дочерей Раисы. Ирина уважала мать, но не считала нужным подчеркивать при ней достоинства своего мужа — узкие будра, высокие скулы, густые волосы — лишь для того, чтобы покрасоваться самой.

Когда зять и теща вернулись в комнату, Рэмси подошел к Ирине, склонился

и поцеловал в шею. Взгляд матери мгновенно стал напряженным. Раиса не одобряла прилюдные «нежности». Впрочем, для Ирины сразу стало очевидным, что под маской неодобрения кроется простая ревность. Раиса никогда бы не призналась, что строгое соблюдение приличий стало плодом сексуальной неудовлетворенности. На самом деле внутренняя неуверенность, присутствующая в разной степени в каждом человеке, лишь стремление скрыть более глубокие мотивы, все попытки проникнуть в более тонкие слои и заставить людей нервничать совершенно бесполезны. Бросив на дочь и зятя осуждающий взгляд, Раиса извинилась и отправилась в кухню.

Одно из кресел было расположено так, что, сев в него и откинувшись назад, человек упирался головой в полку с отвратительными статуэтками, обожаемыми Раисой, поэтому Рэмси подвинул его на несколько дюймов вперед и сел, ступив на синий с белым ковер. Его ноги утонули в мягком ворсе, заставляя Ирину с тревогой оглядеться. Когда через несколько минут Рэмси убежал наверх в туалет, она поспешила переместить кресло на прежнее место.

Рэмси вернулся с бутылкой «Хеннесси», удивленно посмотрел на кресло, а затем перевел вопросительный взгляд на Ирину.

— У нее свои закидоны, — громко прошептала она. — Она будет в ярости, если увидит на ковре новые вмятины!

— Плевать мне на ее закидоны, — ответил Рэмси, ни на полтона не понижая голос, и передвинул кресло почти на фут — на ковре непременно появится пара новых вмятин, — затем сел и вытянул ноги, словно надеялся, что о них непременно кто-то споткнется. Устроившись поудобнее, он вытащил из кармана пачку «Голуаза», но тут Ирина не выдержала и резко взмахнула рукой. Округлив глаза, Рэмси все же убрал пачку.

Вошла Раиса с подносом, на котором величественно разместились стаканы в серебряных подстаканниках, что казалось неуместным, поскольку чаю никому не хотелось. На тарелочке лежало печенье, от которого Раиса никогда бы не позволила себе даже откусить.

Опустив поднос на кофейный столик, она пристально посмотрела на ножки кресла Рэмси. Если бы она задержала взгляд чуть дольше, ковер непременно вспыхнул бы ярким пламенем.

— Итак, Р-румси, — заговорила Раиса, налив всем чай. — Чем вы зарабатываете на жизнь?

— Я играю в снукер.

— Снуукерс, — Раиса поджала губы. — Это — игра?

— Это игра, — миролюбиво кивнул Рэмси.

— Карточная? Как бридж?

— Снукер похож на американский пул, — вмешалась Ирина. — Ты видела, как шары забивают тонкой палочкой в лузы на столе с зеленым сукном?

Ирина ненавидела себя за то, что объяснение получилось скомканным и свело весь смысл игры к самому примитивному, но, по крайней мере, в нем не было тех английских слов, которые позволили бы матери сделать вид, что они ей незнакомы. Почему Раиса так уверена, что незнание языка после сорока лет жизни в стране имеет определенный шарм? Такое впечатление, что она целые дни тратит на то, чтобы практиковаться в неверном произношении звуков, что делало свою речь по-русски жесткой. Для умной женщины было непростым делом намеренно сохранить положение человека «не в своей лодке» после сорока с лишним лет, проведенных в мире свидетелей Иеговы, почтовых предложений «Ридерз дайджест», телевизионных сериалов и криков Сумасшедшего Эдди.

— Вы играть в этот — снукерс, — повернулась к Рэмси Раиса, — за деньги?

— Да, — ответил Рэмси. — Я играю за деньги.

— Но вы ведь зарабатываете, только когда выигрываете.

— Рэмси часто выигрывает, мама.

— Так, значит, пока вы играете в свой снукер-рс, — продолжала Раиса, не сводя глаз с Рэмси, — у вас в кар-рмане либо густо, либо пусто.

Резкие звуки резали слух.

— Точно, — сказал Рэмси. Он говорил вполне спокойно, и, кажется, разговор начинал его забавлять.