Мир Гаора
Шрифт:
– Оно и есть. Меня так сызмальства зовут. А у тебя как, материно имя?
Гаор не так понял, как догадался о смысле вопроса и мотнул головой.
– Нет, уже... в камере прозвали.
Булан, видно, успел поговорить с Плешаком, потому что тоже смотрел без злобы, но не заговаривал.
Наконец, вошёл и сел напротив Матери Старший, и Мать со своей помощницей стали раскладывать по мискам кашу. Наполненные миски передавали из рук в руки на другой конец, так что Старший получал еду первым. Но Старшему и положено. Получивший миску начинал есть, уже никого не ожидая. Получил свою миску и Гаор. Хлеб,
– Эй, фронтовик, - вдруг позвали с другого конца стола, - ну и как тебе с опухлой мордой?
Понимая, что другого фронтовика здесь нет, Гаор посмотрел на спросившего.
Темноволосый, как многие здесь, но со светлыми до прозрачности глазами, худой мужчина выжидающе смотрел на него. Гаор неопределённо повёл плечом.
– Это тебе не с винтовочкой ать-два на параде выделывать, - не унимался мужчина.
Гаор усмехнулся.
– На войне парадов не бывает.
– А не один хрен?
Гаора настолько удивил такой поворот: никому в здравом уме равнять войну и парад в голову не придёт, что он растерялся и промедлил с ответом.
– Зуда, не цепляй парня, - сказала Мать, - успеешь от него схлопотать.
Зуда. Запомним. Но что это слово значит, спросим у кого другого. А что он фронтовик, откуда узнали? Сам он только Плешаку говорил. Неужели уже так разошлось? Гаор нашёл взглядом Плешака и по тому, как тот, тряся бородой, быстро жевал и трепался с соседями, понял: что Плешаку сказал, то все враз узнают.
После каши раздали кружки с горячей тёмной и даже чуть сладкой жидкостью. Чай? Скорее всего, чай. И ещё кусок хлеба. Доедал ужин Гаор, ощущая себя действительно сытым. Как все, он вслед за Старшим встал из-за стола и поклонился Матери и второй женщине за их столом, благодаря за еду, и пошёл к выходу.
– К Матуне ступай, - сказал ему уже в дверях Старший, - она тебе всё даст. И постель в вещевой получи.
Вещевая - это, скорее всего, цейхгауз, а кто Матуня?
– Матуню ищешь?
– спросил рядом и откуда-то снизу тоненький голосок.
– Я это.
Гаор изумлённо уставился на крохотную, едва ему выше пояса женщину со скрученными на макушке в узел волосами. Правда, роста ей этот узел не прибавлял.
– Ты сначала в вещевую зайди, Маанька тебе постель и бельё даст, одёжа-то у тебя крепкая, мы посмотрели, пока ты работал, - говорила Матуня, катясь шариком рядом с Гаором, - на койку сложи и ко мне, я у себя, за вещевой буду, - и укатилась вперёд в толкотню, звонко покрикивая.
– Эй, Моргаш, зайди, фуфайку поменять, не по тебе она, куды смотрел, когда брал.
Вокруг сновали занятые своими делами люди.
– Давай не стряпая, - подтолкнул его Зайча, - не успеешь до отбоя, влепят по мягкому.
Это ни в каких объяснениях не нуждалось, спать на голом железе, как он оставил койку днём, никак не хотелось, и Гаор побежал в вещевую.
За вещевой отыскалась маленькая неприметная дверь, из-за которой слышался говорок Матуни и чей-то бас. Надеясь, что этим он не нарушает никаких правил, Гаор открыл дверь.
Опять длинная, уходящая вглубь безоконная комната. Но если вещевая была уже в шаге от двери перегорожена прилавком, за которым гордо возвышалась Маанька, то здесь забитые всевозможной всячиной полки уходили вдоль стен, а у двери в углу стоял маленький, как детский, стол и два таких же стульчика. За столом восседала Матуня, а рядом стоял, видимо, тот самый Моргаш и рассматривал пёструю фуфайку с длинными рукавами.
– Ну, Матуня, - канючил он басом, но совершенно по-детски, - ну куды она мне, ну я ж в ней навроде кловуна буду.
– Иди-иди, - отмахивалась от него Матуня, - она вон совсем целая, зашили мы её, и тёплая. И не засти, мне вон парня снаряжать, а уже отбой скоро.
Моргаш шумно обречённо вздохнул и вышел, удручённо неся перед собой фуфайку.
– Садись, паря, - ласково сказала Матуня Гаору, - как тебя, Рыжий?
Гаор кивнул и, решив, что на таком стульчике ему вряд ли удержаться, а били его сегодня столько, что падать не стоит, сел прямо на пол.
– Айда да ты!
– засмеялась Матуня, - ну как хошь. Слушай. Постель ты получил, через месяц мы наволочки в стирку заберём, а чистое тебе прямо на койке оставим, придёшь, сам застелишь. А нательное, через неделю мы ящик выставим, вечером али утром, если спишь в нём, в ящик сбросишь и в чистом пойдёшь, а мы уж постираем и чистое в том же ящике вам вернём, сам уж своё найдёшь и уберёшь. Так и будет, смена на тебе, смена в тумбочке. А чтоб не путалось, я тебе сейчас меточки дам, сам и пришьёшь ко всему своему, и на комбез, и на куртку с шапкой. На постельное можешь не пришивать, оно у всех одинаковое. Вот держи, - она взяла со стола и протянула Гаору свёрнутую в кольцо узкую белую тесёмку с напечатанными на ней цифрами и буквами.
Гаор взял тесьму. Да, метки, как в прачечной, куда в своей недолгой "вольной" жизни он сдавал простыни и полотенца, остальное стирал сам.
– И нитки с иголкой держи, а чем нарезать, - Матуня оглядела свой столик, - ну, по первости попроси у кого. Мыло ещё тебе, мочалку держи. И полотенце. На него тоже метку нашьёшь. У тебя что, носки, портянки?
– Носки.
– Это уж сам. В умывалке труба горячая есть, на ней и сушат все. Ты их тоже пометь по-своему. А сносишь, ко мне приходи, подберу. Чего ещё тебе?