Мир Гаора
Шрифт:
Нет, это ещё больно, оставим на потом.
А уже на следующий день он попробовал отжиматься от пола. Сил хватило на десять раз. А раньше он до сотни свободно доходил. К тому же на десятом отжиме он обнаружил, что рядом на корточках сидит и пытается заглянуть ему в лицо Тукман. Гаор сразу встал и ушёл в умывалку.
Тукман остался сидеть на полу, обиженно глядя ему вслед. Старший и Тарпан переглянулись, и Тарпан велел Тукману на сон укладываться, поздно уже.
В умывалке Гаор ополоснул лицо холодной водой, пробормотав выученное заклинание. Может, и впрямь отведёт
Выйдя из умывалки, Гаор сразу прошёл к своей койке, разделся и лёг. Спал он теперь, как и большинство, голышом, только подштанники снимал, уже сидя наверху. И как раз он лёг, укрылся, и надзиратель пошёл по коридору.
– Отбой, всем дрыхнуть!
С лязгом задвигались решётки.
– Старшие! Чтоб порядок был! Отбой, лохмачи!
Странно - подумал Гаор - попробовал бы кто его раньше так назвать, уделал бы вдрызг и насмерть, а теперь... хоть бы хны. Может и вправду, да отец Стига как-то сказал: "На правду обижается только дурак". Это когда он Стига обыграл в шахматы и сказал, что Стиг слабак против него, а Стиг обиделся. Так что обижаться ему самому теперь нечего. Он лохмач, а ещё волосатик, и... нет, на мохнача, или нет, как это, Бурнаш объяснял, бурнастого он не тянет. Так, вылезло у него на лобке три волосины. Гаор тихо засмеялся, пряча лицо в подушку: скоро он, похоже, будет остальным на их волосья завидовать. С этим он и заснул.
Разбудил его какой-то непонятный звук. И голос. Открыв глаза и лёжа неподвижно, Гаор слушал.
Вот по прутьям решётки провели дубинкой, не постучали, а провели, ещё раз. И голос.
– Эй, фронтовик, иди сюда.
И снова дубинкой по прутьям.
– Слышишь, фронтовик, хватит дрыхнуть, иди сюда. Поговорим.
Прикусив губу, Гаор лежал неподвижно, чувствуя, как обдавший его ледяной волной страх сменяется столь же холодным бешенством.
– Лежи, - еле слышно шепнул снизу Полоша.
– Ты ж оклемался уже, фронтовик.
И дубинкой по прутьям. Но не стучит, стук по решётке - это вызов Старшего. По напряжённой тишине Гаор понял, что проснулись многие, но никто не шевелится.
– Трусишь, дерьмо фронтовое, вонючка армейская. Я ведь войду, хуже будет.
Войди - мысленно ответил Гаор. Войди, сам я не спущусь, тебе придётся подойти, вплотную, и тогда... ты без каски, значит, бить в переносицу, а там... войди. А как ты меня назвал, в задницу себе засунь. Спину тебе здесь никто не прикроет. Гаор бесшумно повернулся на койке, накрылся с головой. Теперь, где голова, где ноги, сразу не понять, приготовил руки. Войдя, гад попытается сдёрнуть его за ногу или за одеяло и поневоле подставит лицо. Тогда, на губе он так отбился.
– Я войду, фронтовик.
Снова дубинкой по решётке и напряжённая тишина.
И вдруг громовым раскатом шепот Тукмана.
– Дяденька, он щас опять Рыжего метелить будет? А за что, дяденька?
И тут пронзительно заверещала в женской спальне девчонка. В щёлку из-под одеяла, Гаор увидел,
– Что происходит?
– прозвучал начальственный голос.
Девчонка мгновенно замолчала как выключенная, а надзиратель нехотя встал по стойке смирно. У решётки появился второй силуэт, и по характерной сутулости Гаор узнал начальника ночной смены надзирателей.
– Слежу за порядком, начальник, - издевательским тоном ответил надзиратель.
Начальник постоял у решётки, вглядываясь в темноту.
– Не вижу нарушений, - наконец сказал он.
– Возвращайтесь на свой пост.
Надзиратель с насмешливой небрежностью козырнул и ушёл. Начальник постоял ещё, прошёл к женской спальне, где была такая же тишина и никто не шевелился, и, наконец ушёл. Тихо щёлкнула, закрываясь, дверь надзирательской.
Гаор перевёл дыхание и перевернулся обратно, лёг на спину, откинув одеяло с груди. Только сейчас он ощутил, что волосы у него мокрые от пота. Эк меня со страха пробрало - недовольно подумал он. Рядом и напротив так же тихо ворочались, укладываясь разбуженные, но голоса никто не подал. Гаор подумал о заверещавшей так вовремя девчонке и улыбнулся: её бы вместо воздушной сирены, на пункт дальнего оповещения. Ну, пронесло, теперь можно спать.
Сменялись надзиратели перед утренним и вечерним построениями, так что увидеть гада утром Гаор не опасался. Дежурят надзиратели: смена через три, так что на трое суток он в безопасности. Относительной, конечно, Седой ему правильно объяснил: здесь тот же фронт. Не одно так другое. Не бомбёжка, так обстрел. Не атака своя, так атака чужая. Только шкура у тебя и жизнь одна-единственная на все случаи. Но когда одной опасностью меньше - уже хорошо. А дальше трёх суток и на фронте не загадывали, там и на сутки, а, случалось, не то, что на период, на долю вперёд полная неизвестность.
О ночном случае утром никто ни словом, ни вздохом не обмолвился. Гаор понял игру: спал, ничего не знаю,- и молча принял её. К тому же назревали новые события.
– Выходной седни, паря, - объявил ему Плешак, когда они шли к своему складу.
– Это как?
– заинтересовался Гаор.
Он заметил, что всё-таки какие-то не такие все сегодня, но думал, что это из-за ночного случая. А оказывается...
– А так, - стал объяснять Плешак, - работаем до обеда и шабашим. А апосля обеда нам фишки выдадут и до ужина выход на двор свободный. Но со двора ни-ни. Ух ты, паря, седни же и сигаретная выдача, забыл совсем. Ну, живём!
– Живём!
– весело согласился Гаор.
Синяки его уже совсем не беспокоили, хотя только-только из чёрных побагровели. Свободный выход - это вроде увольнительной, а то он только и видит небо, когда на склад или со склада идёт. Здорово! И сигареты... да, вот ещё выяснить надо.
И как только, обыскав их, складской надзиратель впустил и закрыл за ними дверь, он сразу спросил.
– Плешак, сигареты всем дают?
– Мужикам тольки, - ответил Плешак, пыхтя за контейнером с электропечами.
– Пачка на две недели.