Мир, где меня ждут
Шрифт:
– КАК ЭТО ПРОИЗОШЛО, ТВОЮ МАТЬ! ТЫ ДОЛЖНА БЫЛА ЗНАТЬ ВСЁ ЭТО! ТЫ ОДНА ИЗ ТЕХ, КТО СОСТАВЛЯЛ ПЛАН!!!
– Я тряс плачущую Элизи, словно тряпичную куклу, у которой подрезали нитки. – ОТВЕЧАЙ МНЕ!!! КАК ОНИ МОГЛИ НЕ ДОЙТИ, КОГДА ОБ ЭТОМ ЗНАЛИ ТОЛЬКО ВЫ!?!?!?
В этот момент кто-то схватил меня сзади и попытался оттащит подальше от Элизи, но я со всей дури ударил затылком назад. Развернулся и что было сил пнул напавшего на меня со спины ногой прямо в грудь ещё до того, как понял, кого пинаю.
Констанция
Получила в лицо с локтя, когда я увернулся от её захвата, и упала, больше не двигаясь.
И ориентируясь по лёгкому движению, я поймал вторую фигуру, подняв её спокойно над землёй одной рукой. Я не чувствовал тяжести, я чувствовал бешенство. Я хочу убить. Убить здесь всех. Всех, кто причастен к этому. Кто-то предал меня! Я вырежу всех в округе! Я хочу убивать!
Убивать, рвать, кромсать, ломать, жрать всех…
Эви дёргалась в моей руке, пытаясь разжать её, но я чувствовал какое-то успокоение, видя, как она задыхается и умирает, чувствуя её жизнь.
А что, если она виновата?! Что если эта мёртвая дрянь всех подставила?! Я могу убить её, убить её полностью…
– Остановитесь! – писклявый раздражающий голос резанул мне по мозгам. – Мэйн, очнитесь! Мэйн!
Я искал этот источник шума, чтоб уебать и размазать по земле, раз и навсегда заткнув его.
– Мэйн! Пожалуйста, хватит! Господин Мэйн!
И этот мерзопакостный шум вцепился в меня. Обнял, словно тем самым хотел остановить меня. Меня! Я убью её нахуй.
Но когда я поднял кулак, чтоб вбить в сраный ебальник пищащей мелочи, что разъебать её хлебало в говно, то увидел перед собой широко раскрытые чёрные глаза. Чернющие бездонные глаза, в которые словно можно было провалиться.
Они, сверкая в свете свечей, блестели слезами и смотрели на меня. Большие, испуганные, зашуганные и милые. Милые настолько, что хотелось выдавить их нахуй к чёртовой матери.
Но они были печальными. Печальными, словно сами глаза видели много боли, отчего стали такими. Им было больно, словно их уже давят. Давят, как давит меня собственная ненависть.
Потому что больно не глазам. Больно…
Мне…
– Пожалуйста, пожалуйста, не надо, - её тонкий маленький голосок пищал. Пищал испуганно, вторя тревоге этих чёрных бездонных глаз.
– Господин Мэйн, прошу вас, не надо. Успокойтесь! Мы не хотим вам зла, умоляю вас, мы хотим помочь! Мы друзья вам. Прошу, не надо! Не делаете больно нам, потому что легче вам не станет. Вам станет только больнее!
Но мне… уже больно…
– Сейчас вам станет легче, когда вы сделаете больно, но потом вы возненавидите себя! Сорвавшись на нас, вам станет только хуже! Прошу вас, остановитесь. Просто
Последние слова были тихими-тихими.
Я глянул на Эви, которая тужилась в моей руке, хватаясь за неё ладошками. Эви могла использовать магию, но она её не использовала. Как не пыталась ударить меня Констанция, которая тоже потеряла своего ребёнка.
Никто не хотел сделать мне больно.
Этим в данный момент занимался только я сам, руша то, что строилось два года. Веру друг в друга и в своё дело.
И если сейчас здесь был предатель, то им был только я сам…
Потому что мне больно… и эту боль я пытаюсь выместить на других…
Я отпустил Эви, которая упала на задницу, хватаясь за горло и хрипя.
Элизи испуганно сидела на жопе в стороне, трясясь всем телом.
И Кстарн. Испуганная милашка Кстарн с бездонными чёрными глазами, которые смотрели на меня умоляюще. Такие красивые, блестящие и гладкие глаза, полные чёрного цвета. Успокаивающие.
Меня начало отпускать. Эта ярость и боль. Ненависть ко всему, что рядом и кто рядом, хотя боль, словно дрель, сверлила всё сильнее и сильнее, всё глубже и глубже. Когда что-то случилось, что-то плохое, и ты пытаешься найти виноватого, чтоб сорваться на нём, выплеснуть всю свою боль, хотя виновен всего один человек.
В этом конкретном случае – я. И если кого я должен забивать, то это только себя.
Всё это бешенство, слепая ярость сходили на нет, словно пелена с глаз, оставляя лишь разбитость и опустошённость. Потому что, то, ради чего я, казалось, жил, теперь отсутствовало. Осталась только идея. Без людей.
И боль.
Состояние напоминало то, в котором я однажды набросился на Лиа. Слепая ненависть, питаемая болью, когда тебя настолько изнутри разрывает, что ты готов разрывать всё снаружи, начиная с других и заканчивая собой. И это может загубить то, ради чего многие тысячи отдали жизни.
Но мои проблемы и боль лишь моё бремя и не должно касаться общего дела. Я так браво пиздел о жертвах, но когда дело дошло до меня самого, сдулся, как какой-то гнойный чмошник в последнем поколении.
Я приходил в себя медленно, возвращая контроль надо собой с той же скоростью, с которой сходило наваждение. Милашка Кстарн меня остановила от действительно страшной боли, которая бы добавилась к имеющейся – я бы тронул тех, кто мне дорог. И потом бы действительно возненавидел себя за это.
Я медленно опустил руку ей на лицо и стёр слезы с лица из-под глаз.
– Я в себе, - тихо сказал я. – Можешь отпустить меня, я должен прогуляться… Мне надо… побыть одному, чтоб прийти в себя.