Мир, где меня ждут

Дементьева Марина

Трей отнял руки и потряс головой. Затем что-то сказал и плюнул в лужу. Марина отчаянно засемафорила, привлекая к себе внимание. Демиан изобразил в воздухе какую-то замысловатую фигуру, и звуки потоком полились в уши. Тишина взорвалась целым фейерверком шума.

— Что эта мерзость со мной сделала? — Как же всё-таки приятно слышать звуки собственного голоса!

— Это сделал я, — невозмутимо откликнулся Демиан, присаживаясь на корточки возле жалких останков поверженной нечисти, и с интересом заглядывая в лужу, словно хотел полюбоваться в этом странном зеркале на свое отражение.

— Вы? Но зачем?

— Для хранительницы Единства непростительно быть столь неосведомленной,

леди Марина. Плакальщица не смогла пробиться сквозь заклятие «Оглушения», и лишь по этой причине мы сейчас спокойно с вами разговариваем, а не… Ну, в общем, всё хорошо кончилось. Ведь амулета у вас не было? — Марина немного ошарашено замотала головой, но чародей мог и не задавать этот вопрос, ответ и так очевиден. — Ясно. А у тебя, Трей?

— Да нету у меня никакого амулета! — воскликнул Трей, донельзя возмущенный самим фактом наличия антариесской нечисти в Городе Магов. — Мне такое даже в голову не пришло! Защищаться от плакальщицы в Телларионе!!! Чтобы эта тварь сюда забралась?! Как??? С каких пор на этом отрезке Илекты водится нечисть?!

— Все еще любишь Валенту? — тихо спросил Демиан, взглянув на друга снизу вверх. Трей вздрогнул.

— А ты как думаешь? — неожиданно хрипло откликнулся парень; его лицо болезненно скривилось. Марина молчала, боясь взглянуть на этого нового, ранее незнакомого ей Трея, так непохожего на прежнего балагура и весельчака. Словно печальное лицо актера выглянуло из-под жизнерадостной маски шута. И девушка не знала теперь, что действительно искусственная личина, надетая для отвода глаз, а что — душа человека.

— Эта мерзость точно не поднимется? — Трей кивнул на отвратительную лужу, уже настоящий (или талантливо сыгранный?) Трей, стерший с лица боль и жалость. Только помрачневшие глаза смотрели на мир искоса и хмуро. — Не хотелось бы ночью носиться за ней по всему городу.

— Эта уже не встанет, — авторитетно пообещал Демиан, поднимаясь и отряхивая штаны от пыли. — Заклинание ее хорошенько приложило.

— «Сумрачная плеть»? — понимающе кивнул волшебник, доказав Маринину догадку об аналогии заклятья с этим садистским приспособлением. — И что теперь? К наставнику?

— Именно, и поживее. Происходит нечто очень нехорошее, и боюсь, что эта красавица — лишь первая капля. Дальше хлынет такой ливень, что никто сухим не останется. — Марина удивленно отметила, что на лице молодого мага промелькнула злая усмешка. От этого мрачноватого пророчества повеяло едким липким страхом. — Наш безупречный предводитель, похоже, не способен видеть ничего дальше собственного носа. Впрочем, — в голосе откровенно прозвучало злорадство, — уже перед самым его носом стало твориться такое, что еще совсем недавно было попросту немыслимо. Речная плакальщица в Телларионе — что-то новенькое. Если так и дальше дело пойдет, то Вечный Город перестанет быть надежной преградой для нечисти.

Весь путь до замка преодолели в угрюмом молчании. Демиана и Трея одолевали каждого свои, но одинаково мрачные думы. А Марине не давала покоя одна навязчивая мысль. Амулетов, защищающих от чар плакальщицы, не было ни у одного из троицы. Ее саму оградило от смертоносного крика порождения Тьмы колдовство не растерявшегося от этой неожиданной встречи Демиана. Трея спасла от сумасшествия несчастная любовь. А… Сам Демиан? Ведь у него тоже не было амулета! И наложить на себя чары он не мог, ему попросту не хватило бы времени. Тогда — что? Занятый собственной болью Трей не обратил внимания на эту странность. Но, если не заклятье и не оберег, тогда остается только… Любовь. Настоящее светлое чувство, которое даруется лишь раз в жизни и то не всем, а только тем, кто этого заслуживает. Настолько сильное и самоотверженное,

чтобы оградить человека от черной злой магии, сохранить его волю, защитить сознание. Превратить убивающий душу дьявольский вопль в неприятный звук, действующий на нервы, не более того. Вот так загадка…

Глава восьмая. Полюбить врага

Каждый час, посвященный ненависти, — вечность,

отнятая у любви. (К. Л. Берне)

Любовь должна прощать все грехи, только не грех против

любви. (О. Уайльд)

Любовь — сила жизни. Любовь — правило для исполнения

всех правил. (Л. Н. толстой)

Жертвы, которые мы приносим, доказывают лишь,

сколь незначительной делается для нас любая другая

вещь, когда мы любим. (Ф. Ницше)

Слишком грустно, слишком тяжело… И тишина, странная, неестественная. Не-живая. Даже птицы умолкли, не поют больше своих мелодичных песен. Ветер затих, устав играть со звонкими гроздьями серебряных колокольчиков, что висят на ветках. Только что распустившиеся цветы сиротливо опустили головки — никто не любуется их праздничной, неуместной сейчас красотой. Дом, как и сад, молчит. Безмолвными призраками снуют слуги и домочадцы. Все остановилось, само время, казалось бы, течет медленно и неохотно, как густой тягучий мед.

Леди Эст`ель легкими, неслышными шагами прошлась между пышными ухоженными кустами, вдохнув тяжелый пряный аромат. Мраморная беседка, в самой глубине сада, скрытая нависшими ветвями, опустившимися как бессильные руки. Здесь ее никто не найдет. Только ее горе, но уж от него-то не сбежишь, как бы далеко она не ушла.

Девушка села на скамью, нервно теребя тонкими пальцами край траурной одежды. Ослепительно-белый, безупречный своей чистотой. Эльфийский цвет горя и вечной скорби. Цвет памяти, цвет потери и конца всего живого. Они, бессмертные создания, которым не грозит, подобно младшим их братьям-людям, гибель от старости и болезни, так же легко покидают этот мир, настигнутые метко пущенной стрелой, ударом меча, гневом непокорной стихии. И от того, что смерть забирает бессмертных, она становится еще страшней, а боль — сильнее.

— Леди Эстель, ваше горе — мое горе.

Юная эльфийка медленно подняла на говорящего взгляд. Лорд Рейнгальд, принц, законный наследник Армалинского престола, единственный сын королевы Аксары. Это всё пустые титулы, которые ничего для нее не значили. Для Эстель Рейнгальд — ее нареченный жених, будущий супруг. Тот, с кем она проведет всю отпущенную ей долгую жизнь. Тот, кому она будет верна, тот, кто станет отцом ее детей. У него на пальце сверкает изящное кольцо из ифр`ина — солнечного золота. Второе такое кольцо — у нее. Эти украшения связали их навеки, но еще крепче держат их слова клятвы, произнесенной друг перед другом. Ее родители тогда были счастливы, все хвалили ее выбор, а она… Послушной дочери было приятно порадовать отца и мать, нечто яркое и торжественное стало необходимым после поразившего их горя. Эстель была благодарна Рейнгальду, другу ее детства, за помощь и поддержку. Разбитая и страдающая, она не сразу поняла, чего от нее хотят, когда выслушала предложение руки и сердца. Мать тут же залилась слезами и долго рыдала на плече у своего будущего сына. Мрачный отец со словами благодарности пожал принцу руку. А растерянная Эстель, которая еще не успела ответить ни «да», ни «нет», волей-неволей согласилась. Да и как она могла ему отказать? Ей было бы попросту страшно и стыдно взглянуть в глаза родителей. Слабый лепет побледневших губ восприняли как должное.