Мир глазами Гарпа

Ирвинг Джон Уинслоу

— Она любит помогать людям, Роберта, — сказал Гарп, уверенный, что уж это-то, по крайней мере, сущая правда. Дженни Филдз всегда была исполнена сочувствия и терпения, а он, Гарп, сейчас ужасно хотел спать. — Кроме того, тебе может неплохо помочь добрая партия в сквош, — слабеющим голосом предложил он. — Может, приедешь к нам погостить на денек-другой? Мы бы отлично время скоротали, а?

Хелен навалилась на него сверху, сердито сдвинула брови и укусила его за сосок. Роберту Хелен, в общем, любила, однако на ранней стадии своей новой сексуальной принадлежности Роберта могла говорить только о себе.

— Я чувствую себя такой опустошенной. —

сказала Роберта. — Во мне не осталось ни энергии, ничего… Я не знаю даже, смогу ли играть.

— Ну, попробовать-то можно, Роберта, — сказал Гарп. — Тебе нужно заставить себя что-нибудь делать.

Хелен, раздраженная этим бесконечным разговором, снова откатилась на свою половину кровати.

Однако Хелен всегда была благодарна Гарпу, когда он отвечал на поздние ночные звонки; она говорила, что эти звонки так ее пугают, что ей совсем не хочется знать, кто и зачем звонит. А потому, когда через несколько недель Роберта Малдун позвонила второй раз и снова ночью, Гарп очень удивился, что именно Хелен первой схватила трубку, хотя телефон стоял с его стороны кровати и Хелен было неудобно тянуться через него. Она рывком взяла трубку и быстрым шепотом спросила: «Да, в чем дело?» А когда услышала голос Роберты, быстренько сунула трубку Гарпу; ей и в голову не пришло поберечь его сон.

Когда Роберта позвонила в третий раз, Гарп, сказав привычное «Привет, Роберта!», почувствовал в мозгах полную пустоту. Чего-то явно не хватало. Не хватало обычного жеста Хелен, каким она стискивала его ногу. Ее ног он вообще рядом не чувствовал. Да и самой Хелен тоже рядом не оказалось. Он немного поговорил с Робертой, успокоил ее и отметил про себя, что уже два часа ночи — любимое время Роберты. Когда же Роберта наконец повесила трубку, Гарп пошел вниз поискать Хелен и нашел ее в полном одиночестве на диване в гостиной: она сидела с бокалом вина в руке и с какой-то рукописью на коленях.

— Не могла уснуть, — пояснила она, но лицо у нее было какое-то странное — Гарп даже не смог сразу определить, что это за выражение. Хотя оно и показалось ему смутно знакомым, на лице Хелен он никогда прежде его не видел.

— Сочинения почитываешь? — спросил он; она кивнула, хотя перед ней была только одна рукопись. Гарп взял ее в руки.

— Так, студенческая работа, — сказала Хелен, протягивая руку, чтобы отобрать у него рукопись.

Имя студента было Майкл Мильтон. Гарп наугад прочитал абзац.

— Похоже на рассказ, — заметил он. — Я и не знал, что ты учишь своих студентов писать художественную прозу.

— Я и не учу, — сказала Хелен, — но они все равно иногда мне свои работы показывают.

Гарп прочитал еще один абзац. И подумал, что стиль у автора самоуверенный и несколько неестественный, однако ошибок не было; что ж, по крайней мере, вполне грамотный юноша.

— Это, собственно, один из моих аспирантов, — сказала Хелен. — Очень способный, но… — Она пожала плечами, и этот ее жест вдруг показался Гарпу притворно легкомысленным, словно у растерявшегося ребенка.

— Что «но»? — спросил он и рассмеялся, потому что Хелен в этот поздний час выглядела совершенной девчонкой.

Но Хелен сняла очки, и на лице у нее снова появилось то странное выражение, которое Гарп так и не смог для себя определить. Потом она раздраженно сказала:

— Ну, я не знаю! Слишком молодой, может быть. Он просто еще совсем мальчик, понимаешь?

Очень способный, но слишком юный.

Гарп перевернул страницу, прочитал еще кусок текста, вернул рукопись Хелен и, пожав плечами, сказал:

— На мой взгляд, полное дерьмо.

— Нет, вовсе не дерьмо, — серьезно возразила Хелен.

Ах ты моя рассудительная училка! — подумал Гарп. И сообщил ей, что возвращается в постель.

— Я тоже скоро приду, — пообещала Хелен.

А потом Гарп, зайдя в ванную комнату наверху, увидел себя в зеркале и наконец сумел определить, что же означало странное выражение лица Хелен. Он узнал его только потому, что не раз видел раньше — на собственном лице, но никогда на лице Хелен. Это было виноватое выражение, и оно озадачило его. Он еще долго лежал без сна, однако уснул все же прежде, чем Хелен поднялась наверх и легла в постель. Утром Гарп сам удивился: вчера он лишь мельком заглянул в ту рукопись, но первое, что пришло ему сейчас в голову, было имя аспиранта Хелен: Майкл Мильтон. Он осторожно посмотрел на Хелен, которая тоже проснулась и лежала с ним рядом.

— Майкл Мильтон, — тихонько сказал Гарп, не обращаясь к ней, но достаточно громко, чтобы она услышала. Краем глаза он видел ее равнодушно-спокойное лицо — Хелен то ли размечталась о чем-то и ничего вокруг не замечала, то ли просто не расслышала, что он сказал. А может, вдруг подумал Гарп, именно это имя как раз и крутится у нее в голове, так что, когда он его произнес, она уже повторяла его про себя и не обратила внимания, что вслух-то его произнес Гарп.

Майкл Мильтон, аспирант третьего курса, писавший работу по сравнительному литературоведению, был выпускником кафедры французского языка Йейльского университета, где получил свободный диплом; а до того он учился в Стиринг-скул, хотя там явно не слишком напрягался. А стоило ему понять, что все знают, что он поступил в Йейл, он тут же начал снова валять дурака; зато он никогда не валял дурака первый год аспирантуры, когда стажировался во Франции. По рассказам Майкла Мильтона никто бы не догадался, что он провел в Европе всего лишь год; ему удавалось создать впечатление, будто он прожил во Франции все детские и юношеские годы. Теперь ему было двадцать пять.

Но, хоть Майкл и прожил во Франции так недолго, казалось, одеждой он там запасся на всю оставшуюся жизнь: твидовые пиджаки с широкими лацканами и шлицами сзади сидели на нем безукоризненно; а покрой этих пиджаков, как и брюк, умело подчеркивал стройность его бедер и талии; такой стиль одежды даже соученики Гарпа по Стиринг-скул называли не иначе как «континентальным». Рубашки Майкла Мильтона, две верхние пуговички которых он никогда не застегивал, были из дорогой мягкой материи, удобные и просторные; от них словно веяло эпохой Возрождения — легкой небрежностью и тщательно продуманной изысканностью.

Внешне он настолько же отличался от Гарпа, насколько страус отличается от тюленя. Тело Майкла Мильтона (в одетом состоянии) являло собой образец элегантности; раздетый же он напоминал цаплю. Он был худ, даже худосочен, и довольно высок ростом, а также сутуловат, чего почти не было заметно под отлично сшитыми твидовыми пиджаками. В целом его обнаженное тело напоминало вешалку для пальто — говорят, современные модельеры предпочитают как раз такие: очень удобно вешать на них различные модели одежды. В общем, это было скорее «теловычитание», а не телосложение.