Мир искусства Надежды Добычиной

Муромцева Ольга

При этом каждая из хаотичных дневниковых записей и переписка с Добычиным говорят больше о характере Надежды Евсеевны, чем мог бы рассказать том собранных, прошедших цензуру и отредактированных воспоминаний. С супругом Надежда была близка, но едва ли могла поделиться всеми чувствами. Она предельно откровенна только сама с собой. Дневнику Добычина полностью доверяла свои переживания, в том числе и детские травмы: «Если вспомнить детство я ни с кем не дружила так, чтобы пойти и все рассказать и случилось это только потому, что слишком рано подруга обманула, так на всю жизнь и осталось…»

Далеко не всегда у Надежды Евсеевны была возможность и желание рефлексировать и вспоминать, записывая свои мысли. Будучи натурой очень деятельной, волевой, временами властной, Добычина, при всей своей эмоциональности, не чувствовала никакой необходимости обращаться к дневнику в периоды, когда работа кипела, вокруг были друзья и поклонники, а бумага требовалась лишь для хозяйственных заметок, печати каталогов, выставления счетов, планирования экспозиций. Вероятно, у нее просто не хватало времени вести записи. Поэтому если в эпизодических дневниковых заметках Надежда Евсеевна нередко предстает незащищенной, уязвимой, сомневающейся, то ее переписка и факты биографии рисуют нам образ женщины целеустремленной, решительной, страстной. При этом и дневники, и письма – это ткань ее жизни, все нити которой

переплетены и связаны, несмотря на видимую противоречивость и обрывочность многих высказываний. Опора на них позволяет выстроить историю, которую сама Надежда Евсеевна предполагала начать рассказывать по следующему плану:

«Рождение. Отец. Мать. Сестры. Двоюродный брат. Родственники родителей. Первый год учения и первая учительница. Компаньон Пимус и его семья. Его отъезд в Америку. Семья Бескин. Орловские знакомые. Первая учительница. Городское училище.

Яшка Дубровинский. Семен Дубровинский. Коля Колышкевич. Петр Добычин.

Петербург.

Экзамен при 6-й мужской гимназии, курсы Лесгафта. Поездка за границу. Замужество. Знакомство с Н. И. Кульбиным. Рождение сына. Н. Н. Евреинов. Знакомство с В. Г. Каратыгиным.

Художественное бюро (1911–1919)

Ал. Бенуа. Его семья. А. П. Нурок. М. Д. Добужинский. А. П. Остроумова. С. П. Яремич. Н. К. Рерих».

На этом составленный ею план обрывается…

Глава 1

Счастливое время детства и юности

Гинда-Нека Шиевна Фишман (в замужестве Надежда Евсеевна Добычина) родилась 28 октября 1884 года в городе Орел во флигеле дома, принадлежавшего Василию Устиновичу Устинову. Дом этот находился на несуществующей ныне Воздвиженской площади города [5] . Площадь считалась торговой и в базарные дни заполнялась возами с товарами: Добычина позже сравнивала вид прилавков с овощами, фруктами и всякой снедью с «Nature morte голландцев XVIII века». Она вспоминала об этом месте с большой теплотой, отмечая, однако, что город и его центр запомнились летом грязью, а зимой напоминали «белый саван». По праздникам площадь оживлялась, гудела и кипела красочной ярморочной жизнью с балаганами и каруселями. В остальное время ее доминантой оставался Крестовоздвиженский храм, окруженный тремя миниатюрными часовнями.

5

Подробнее о дореволюционной архитектуре города Орла см.:

• Кушелев И. Е. Пространство Орла как художественное целое. История формирования городского ландшафта. XVIII – сер. XX вв. Орел: Изд-во «Картуш», 2020;

• Ставцева А. М. Архитектура города Орла конца XVII – начала XX веков и проблема охраны исторического архитектурного наследия города. Орел, 2015.

Церковь Воздвижения Креста Господня в Орле. Нач. ХХ века

Любопытно, что практически напротив православного храма в конце XIX века находился еврейский молельный дом, если верить данным карты города, напечатанной в известном орловском издательстве Шемаева [6] . По периметру площади был расположен ряд городских усадеб, от которых сегодня практически ничего не сохранилось. Тем ценнее оставленное Надеждой Евсеевной воспоминание о своем первом жилище:

6

https://vk.com/@excurs_orel-vozdvizhenskaya-ploschad [15.07.2023].

«…флигель, соединенный с главным белым каменным домом одной площадкой. С этой площадки были к нам и главному дому черные хода. Квартира имела парадный [вход], но тоже со двора, при том оба входа шли по одной линии, между ними 5 или 6 окон. С площадки попадали в сени, а оттуда в большую теплую кухню с русской печью, за которой в узком закоулке спала прислуга. Из кухни проходная комната, оттуда две двери, налево небольшая комната – спальня сестер, несколько поодаль посредине центральной стены дверь в столовую. Эти три комнаты с одним окном. За столовой большая комната с тремя окнами – зала, из нее налево спальня родителей и вторая дверь в маленькую комнату, ведущую в парадную и прилегающую к ней таким образом, что, когда становишься в первой комнате и смотришь в дверь центральной стены, получалось впечатление анфилады, правда, небольшой, но очень уютной. Видимо, это детское впечатление и привело любовь к такому устройству квартир» {2} [7] .

2

Здесь и далее в публикуемых материалах архива Добычиной сохранена авторская орфография и пунктуация.

7

ОР РГБ. Ф. 420. Ед. хр. 4. К. 15.

Марк Шагал. У дедушки. Лист из «Большого альбома». 1911–1912

Собрание Иветы и Тамаза Манашеровых

Много лет спустя, выбирая помещения для своего Художественного бюро, Добычина действительно останавливалась на подобных анфиладных планировках квартир, что как нельзя лучше подходило для устройства выставок и вечеров.

Гинда-Нека происходила из еврейской семьи, ни к наукам, ни к искусству никакого отношения не имеющей. Ее отец и мать родились в городе Влодава Седлецкой губернии. Сейчас это территория Польши, граничащая с Западной Белоруссией и Украиной. Шия Нухимович Фишман был призван на военную службу в возрасте 28 лет, уже будучи женатым, что казалось достаточно необычным для того времени. В царскую армию преимущественно набирали совсем юных еврейских мальчиков. Николай I подписал указ о распространении на евреев воинской повинности в 1827 году {3} [8] . Ежегодно еврейские общины должны были рекрутировать по десять здоровых 12-летних подростков с каждой тысячи своих сограждан. Эта норма была выше, чем у христиан, из числа которых в армию брали по семь рекрутов с тысячи человек раз в два года и только по достижении 18-летнего возраста. Военная служба для евреев уподоблялась некой «воспитательной мере» для подавления «фанатизма не поддающейся влиянию народности» [9] .

Предполагалось, что в казарме еврейский солдат, оторванный от родной среды и принуждаемый командирами, волей-неволей откажется от прежнего образа жизни и в конце концов перейдет в христианство. С 28-летним Шией Фишманом подобного не произошло. Он не брал в рот ничего из солдатской пищи, кроме хлеба, воды и соли, «совершенно игнорируя любое наказание, не пропускал ни одной молитвы, несмотря ни на какие переходы». Со слов отца Добычина рассказывала, что его постоянно сажали в карцер за разные провинности, в том числе из-за того, что он отказывался что-либо делать в субботу, повторяя раз за разом: «Шабес». Ситуация усугублялась тем, что Фишман не знал ни одного слова по-русски, когда попал в армию, и до конца дней своих плохо изъяснялся на неродном ему языке. Его отправили служить в город Орел, куда на втором году отбывания воинской повинности к нему приехала супруга, только что потерявшая первого ребенка и пережившая пожар, в котором погибло все их скромное имущество. Фрейде Гейла всю жизнь считала свой брак мезальянсом. Когда ее выдавали замуж, она уже осталась сиротой и некому было позаботиться о ее интересах. Тем не менее, будучи верной женой и последовав за супругом, она смогла снять угол и подрабатывала мелкой торговлей, чтобы содержать их обоих. У супругов завязались контакты с местной еврейской диаспорой, которая подкармливала их кошерной едой и периодически давала Шие Фишману возможность заработка. Постепенно их положение улучшилось, и по окончании службы семья смогла открыть собственное дело. Сначала это был пошив мешков для зерна, а через какое-то время – небольшая суконная фабрика. По воспоминаниям Надежды Евсеевны, отец отличался добротой и щедростью к чужим людям, а также был человеком доверчивым, что подводило его в бизнесе. Обманывал его компаньон, некий Пимус, который запомнился маленькой Гинде как человек, приносивший беды в их семью и слезы матери.

3

26 августа 1827 года были подписаны Указ Николая I «Об обращении евреев к отправлению рекрутской повинности в натуре, с отменою денежного с них сбора, вместо оной положенного» и «Устав рекрутской повинности и военной службы евреев».

8

ПСЗ II. Т. 2. № 1329, 1330. См. подробнее: Локшин А. Е. Евреи в отечественной истории. Очерки по истории и культуре евреев Российской империи, Советского Союза и Российской Федерации. Конец XVIII – начало XXI века. М.: ИВ РАН, 2021. Ч. 1. C. 76–77.

9

Кандель Ф. Евреи России. Времена и события: история евреев Российской империи // науч. ред. М. Кипнис. Перераб. и расшир. изд. по новейшим исслед. и архивным источникам. М.: Мосты культуры; Иерусалим: Гешарим, 2014.

Марк Шагал. Возле лавки. 1914–1915 (?)

ГМИИ им. А. С. Пушкина

Младшая из трех дочерей, Гинда-Нека росла болезненным ребенком, буквально боготворившим своего отца. Она восхищалась его внешним видом и характером, которые описала десятилетия спустя:

«Среднего роста, сутулый, я помню его уже с проседью, черные гладко лежащие волосы с пейсами, которые спускались прямо на каштановую вьющуюся бороду, причем я всегда у него спрашивала, почему волосы на голове прямые и мягкие, а в бороде вьющиеся и жесткие. <…> Прямой греческий нос, широко открытые зелено-карие глаз. Очень красивые брови и ресницы. Но что хорошо было в этом лице, это глаза и рот. Выражение скорбной, глубокой доброты, жалости в обычно спокойном состоянии. Безудержного разудалого огня веселья в большие еврейские праздники от одной-двух рюмок вина, сверкающие искры молний в гневе, но никогда я не видела жестокости в глазах его. Его любовь к животным была легендарна. Лучшие коровы были у нас. Кормление коров – священнодействие. Пища заготовлялась под его наблюдением или им самим. Как только корова проявляла апатию, левой рукой отец обнимал ее за шею, открывал ей рот и правой вкладывалась пища. <…> Я помню такой случай: заболела одновременно я и корова, около меня мать, отец около коровы и на мой болезно-обиженный вопрос, кто ему дороже, он с такой кротостью и любовью объяснял мне, что ведь корова пожаловаться не может, сказать не может, что от природы она создана так, что боль она чувствует и т. д., этого объяснения было достаточно, при чем говорил он очень мало, больше глазами поразительной выразительности».

Маленькая Гинда-Нека не была обделена вниманием во время болезней. Одну из самых опасных и затяжных она перенесла в возрасте 5 лет, когда подряд заразилась скарлатиной и дифтерией. Физическая слабость и болезненность, преследовавшие ее всю взрослую жизнь, видимо, были последствиями осложнений от этих детских инфекций. Когда девочка тяжело болела, мать не отходила от ее кровати, доводя себя до истощения и обмороков. От иного общения Гинда-Нека была изолирована, сестры могли лишь заглядывать в замочную скважину ее комнаты. В остальное время ближайшим ей человеком, «воспитательницей и питомицей», была средняя сестра Соня, которой часто поручалось присматривать за Гиндой-Некой. Будучи на семь лет старше, Соня имела уже свой круг друзей и свои интересы, но постоянно вынуждена была отказываться от них ради младшей сестры; за такие жертвы той, конечно, доставалось. Еще одним спутником детства была подруга, внучка владельца дома; с ней они проводили много времени на приусадебном участке, засаженном кустами малины и плодовыми деревьями.

Марк Шагал. Сестра заплетает бант Марьясе. Лист из «Большого альбома». 1911–1912

Собрание Иветы и Тамаза Манашеровых

Из-за болезней Гинда-Нека получала домашнее образование. К ней регулярно приходила учительница, привившая ей любовь к чтению и игре на пианино. Позднее недолгое время она посещала реальное училище. Одна из подруг Добычиной, Рая Киссин, писала ей в 1910 году с большой нежностью:

«Часто, сидя в лесу или на берегу реки, я вся, вся, всем своим существом, всеми мыслями переношусь в далекое прошлое, в счастливое время детства и юности, и всегда встаешь передо мной ты, ты, моя милая, моя славная Надя! То ты помогаешь мне, когда я хожу в училище, то занимаешься со мной музыкой, то читаешь что-нибудь интересное и вызываешь любовь ко всему изящному и красивому – то ласкаешь и утешаешь в тяжелые ужасные минуты после смерти отца» [10] .

10

ОР РГБ. Ф. 420. К. 12. Ед. хр. 3.