Мир Каррома Атти. Событие первое
Шрифт:
–Какой еще кабак? – в глазах стражника застыло дикое непонимание.
–Не знаешь, что такое кабак! – рассмеялась Нена. Она поняла – эти дикари еще не эволюционировали настолько, чтобы бухать за деньги. Сакральное типа действие выпивка. Они еще не спиваются, а угощаются! И сказала. – Вот Русь лесная! Объясняю: кабак это место, где покупают хмельные напитки и там же, сидя за столами, пьют.
–Можешь на постоялый двор сходить. Заплатишь за постой. В обед хозяин чарку поднесет.
–Да как же вы тут живете? А если мне сейчас надо, чтоб хмель в голову ударил. Скучно мне, понимаешь?
Хомяк, хоть
–Так бы сразу и сказала, а то кабак кабак. Пойдем ко мне. У меня медовухи жбан в погребце, как раз для такого случая припасен.
–Э, да, что медовуха-то твоя, покрепче бы чего-нибудь! Лучше айда к нам в лагерь. Есть у меня кое-что на черный день. Так уж и быть, ради такого случая не пожалею. Познакомимся поближе. Нравишься ты мне Хома. – уже чуть ли не повисая на десятском, соблазняя мужика флюидами, проворковала Нена.
От разбушевавшегося вожделения Хома вспотел, раскраснелся. Снял шлем, вытер ладонью мокрый лоб.
–Ну и жара нынче. – посетовал он.
Немного отдышавшись, отыскав глазами, вертевшегося неподалеку подчиненного, гаркнул:
–Эй, ты, подь сюда!
Когда ретивый служака подоспел на зов, Хомяк, с положенной ему по должности степенностью, кивнув в сторону Нены, молвил:
–Я отлучусь ненадолго. Проверю все ли ладно у наших друзей. Не обманывает ли народ с поставками. Может жалобы какие. А ты смотри, чтоб порядок тут у меня! Старшим будешь! Ну да, ну да, вроде всё… Коня приведи.
Крепок был Хомяк и опытен в питейных делах, но от не привычного напитка захмелел до неприличия, а потом и до свинства. Разгулялся, распетушился, расхвастался. Хватаясь за меч вскакивал. Кричал, что он рубака непревзойденный и что в княжью дружину его брали, только он не пошел. Мол, где родился, там и пригодился. Нена терпеливо успокаивала хвастуна. Соглашалась. Поддакивала. Обнимая за плечи, усаживала. Снова наливала. Пей сокол. Пей, да рассказывай. Всё что на душе тяжкой ношей выкладывай. А что пьяному надо? Каплю внимания, лести чуток, да чтоб не перечил никто! Чем сильнее пьянеет, тем выше возносится. Вот ему уже и князь не князь.
– Если бы ты знала, Неночка, что в землях-то наших деется. Не могут князья сладиться кому из них главным быть. Друг на дружку ополчаются. Разоряют города и селенья. – еле ворочая онемевшим языком, сетовал витязь. – А наш-то, хотя и старший в ихней породе, да слабоват и телом, и умом, и людьми верными. Войско не может собрать. Взял бы да позвал меня воеводой. Я бы собрал. А дружинником к нему не пойду. Мне и здесь не плохо. А что? А ты, Нена, ты, пошла бы ко мне в дружинники, если б я князем был? Не… Жениться ловчее? Пойдешь за меня?
–Не пойду. Не обессудь. Я старая и бесплодная. Другую найдешь. ПолЮбите и поженитесь. Детей нарожаете. А без детей какой смысл? – отговорилась женщина.
–Была у меня любовь… А може я ее и до сих пор люблю! – и грозный десятский уронив лицо в ладони, заплакал.
Нена, до этого с невозмутимым презрением наблюдавшая за рыдающим, как дитя мужиком, вдруг оживилась. Пододвинула ему полную до краев чарку:
–Выпей.
Дождавшись, пока он, давясь и проливая, проглотил содержимое, добавила:
–А теперь подробнее. Кого и за что ты хочешь убить? Может чем помогу. Мы же друзья. А друзья должны выручать друг друга.
Нена сидела напротив, облокотившись на крышку стола, внимательно слушала. Хомяк хлюпая носом, размазывая кулаком сопли, рассказывал…
Есть у нас такой – Горан. То есть был. Был или есть – не важно. В общем сгинул. Оба сгинули. И он и она. Никто не знает, где они. А я знаю. Догадываюсь. Наверно и родня его знает. Но искать не станут. Он давно для них, как пропавший. Опозорил, дескать род свой. Не знаю как у вас, а у нас бытует обычай: сызмальства обручаются детки знатных, да богатых. Брачный договор то бишь. Не успел толком к свету белому привыкнуть, а уже жених. Ну, не без пользы конечно – буковка к буковке, а денежка к денежке.
В детстве мы даже дружили. Я тоже не из последних вроде как. Дружили. Да. Пока ни объявилась Миринка с бабкой своей. Откуда они пришли я не знаю. По слухам, родители ее умерли или убил кто. Разное люди говорили. Приютились они в заброшенной, полуразвалившейся избенке, в подоле, крайняя к лесу. Бабка-то ее знахарством промышляла. Ну, с кого сглаз, с кого порчу сняла, какого немощного на ноги поставила. Денег не брала. Так, кто что даст, в основном харчи, да одежку какую. Народ-то наш отзывчивый, благодарный – собрались мужички, да подправили домишко, изгородку подладили.
Лет нам по 15 уже стукнуло. Самая пора в жизни определяться. Записали нас в отроки – в княжью дружину знамо дело. Тут то всё и началось. Пошел меж нами разлад. А вышло так, что мы оба влюбились в нее… Как я думал, сосватаю Мирину и на службу. А года через два, когда стану истым дружинником, тогда и свадебку сыграем. Да не тут-то было. Влюбилась и она в него. Чего греха таить, я ее понимал – как ни влюбиться в такого красавца. Не меня же ей любить – свинью жирную. Встречались они тайно. Ему-то нельзя, обрученный. Завидовал, злился я, но терпел, друзья мол. Надеялся, что поиграются малёк, а жизнь по своему уладит…
Да… В отроки-то я не пошел… Бросит он ее, думаю, и уедет, а я вот он со сватами. Куй, как говорится железо, пока горячо. А насчет хлеба насущного, так дядька мой, тогда выборным был. Ужо пристроит племяша-то. Была и другая причина дома остаться. Я же не думал, что он променяет положение на нищую девку. А что? Дорога-то у него известная была. Мать с отцом кому надо денег дадут и сыночка не в простые дружинники, а в десятники сразу. А там и в воеводы, если доживет… Противно становилось на душе от мысли, что ему подчиняться буду.