Мир, которого хотели и который ненавидели

Ксенофонтов Иван Н.

На фронте жаждали мира, верили в него, а положение солдат в окопах, даже в условиях перемирия, было тяжелейшим из-за отсутствия продовольствия, фуража, зимнего обмундирования. Враждебная Советской власти печать по этому поводу подогревала страсти среди населения в тылу. «Последние сведения с фронтов,— писала, например, газета «Баку»,— указывают, что солдатские массы выходят из повиновения даже той власти, которая

принесла нм надежду на немедленный мир»³²⁶. Как,удержать фронт, снабдить его всем необходимым в условиях наступившей зимы и развалившегося транспорта, каково положение на фронте с точки зрения боевой готовности войск на случай каких-либо непредвиденных обстоятельств в ходе переговоров с немцами? Все эти вопросы постоянно находились в поле зрения Совнаркома и лично Ленина, неоднократно в эти дни ведшего переговоры по прямому проводу

с главковерхом Н. В. Крыленко³²⁷.

В правильности внешнеполитического курса Советской власти убеждались все более широкие слои населения, прежде всего крестьяне и выразители их демократических устремлений — левые эсеры. Так, в принятой II съездом крестьянских депутатов резолюции подчеркивалось, что съезд «приветствует первый крупный усйех, завоеванный на пути борьбы против бесчестной империалистической бойни, н обещает поддержку миллионов крестьян и солдат той политике» ЦИК и СНК, «которая направлена к скорейшему достижению честного демократического мира народов»³²⁸. Съезд постановил перевести эту резолюцию на немецкий, французский и другие языки и сообщить ее «всеми возможными способами всем, воюющим и нейтральным народам»³²⁹.

Надо сказать, что Советская власть активно проводи-' ла линию на всемерную пропаганду своего внешнеполитического курса, всей своей политики среди трудящихся и солдат воюющих стран. В Петрограде тогда нередко можно было видеть и читать такие документы, как отношение Военно-революционного комитета о выдаче армейскому исполнительному комитету 5-й армии 30 пудов... литературы на немецком языке или просьбу отдела по делам военнопленных Наркомата по иностранным делам к ВРК выдать солдатскую одежду немецким военнопленным Геслеру Отто и Павлу Анковерку, необходимую им для работы среди германских и австрийских военнопленных в России с целью агитации и создания интернационалистических организаций³³⁰. На агитационные цели, связанные с пропагандой мира и борьбы за него, Совнарком выделял посильные средства. Например, в ночь с 9 на 10 декабря Советское правительство обсуждало вопрос об ассигновании В. В. Воровскому в Стокгольм 2 миллионов рублей в фонд борьбы за мир, а 11 декабря Ленин уже подписывает соответствующее правительственное постановление на этот счет³³¹. В нем, в частности, говорилось: «Принимая во внимание, что советская власть стоит на почве принципов международной солидарности пролетариата и братства трудящихся всех стран; что борьба против войны и империализма может только в международном масштабе привести к полной победе, Совет Народных Комиссаров считает необходимым прийти всеми возможными, и в том числе денежными, средствами на помощь левому интернационалистическому крылу рабочего движения всех стран, совершенно независимо от того, находятся ли эти страны с Россией в войне, или в союзе, или же сохраняют нейтральное положение»³³². Газеты в эти дни публиковали объявления вроде следующего: «Декрет о мире на немецком, турецком, мадьярском, польском и др. языках товарищи, отправляющиеся на фронт, могут получить в Смольном институте, 1-й этаж, комн. № 4»³³³.

Большое значение для укрепления позиций Советской власти имело дальнейшее сближение точек зрения левых эсеров и большевиков по многим вопросам внутренней политики и почти идентичности их взглядов по проблемам мира и мирных переговоров в Брест-Литовске. 7 декабря Ленин председательствует на заседании Совнаркома, на котором обсуждался и вопрос о вхождении левых эсеров в правительство³³⁴. В ночь с 9 на 10 (с 22 на 23) декабря СНК вновь возвращается к этому вопросу, в результате чего была достигнута договоренность о том, что Прошьян, Алгасов, Трутовский, Михайлов, Измайло-вич и Штейнберг вошли в состав Советского правительства, в котором левые эсеры, с учетом заседавшего в СНК Колегаева, были теперь представлены 7 наркомами³³⁵.

Поддержка левыми эсерами внешнеполитического курса Советской власти укрепляла, конечно, ее авторитет на международной арене. Орган левых эсеров «Знамя Труда» подчеркивал, что политика мира «есть единственное средство отстоять великие завоевания революции как в ее национальном, так и международном значении»'. «Знамя Труда» писало о восторге трудового крестьянства по поводу вести о заключении перемирия, что «от слов приступлено к делу, что к миру подошли вплотную, что войне, наконец, нанесен жестокий, роковой удар»³³⁶.

0

том, что с войной надо кончать, что с миром тянуть дальше невозможно, на этом сходились многие политические партии и группы, действовавшие тогда в России. Но в их взглядах на эти вопросы были оттенки, различные подходы, неодинаковые точки зрения на приемы и средства решения вставших перед Советской властью вопросов. Эта неоднозначность проявлялась и в рядах партии большевиков. Все это в какой-то мере можно было наблюдать и на уже упоминавшемся объединенном заседании 8 декабря ВЦИК, II съезда крестьянских депутатов, Петросовета, а также представителей других организаций и органов, включая и Совнарком. Выступивший там после Спиридоновой Троцкий, как бы отвечая тем, кто упрекал большевиков в ведении переговоров с генералами, говорил: «Конечно, наше положение было бы много лучше, если бы народы Европы восстали вместе с нами и нам пришлось бы разговаривать не с генералом Гофманом и графом Черниным, а с Либкнехтом, Кларой Цеткин, Розой Люксембург и другими. Но этого еще нет, и ответственность за это не может быть возложена на нас»³³⁷. Оратор подчеркивал отсутствие какого-либо нарушения принципов интернационализма в факте наших переговоров с немцами. Троцкий заявлял, что, если голос рабочего класса Германии «не проснется и не окажет того могучего влияния, которое должно сыграть решающую роль... мир будет невозможен»³³⁸. Другими словами, решение вопроса переносилось в международную плоскость, обусловливалось развитием событий на международной арене.

Будучи отличным оратором, Троцкий в этой своей речи как бы предлагал огромной аудитории различные варианты развития событий в Брест-Литовске, как бы «проигрывал» эти возможные варианты на большой массе людей, среди которых были представители всех политических течений.

Говоря о том, что без воздействия германского рабочего класса «мир будет невозможен», оратор в то же время заявлял о крепнущей у нас уверенности в могучем воздействии самих переговоров на борьбу народов за мир. Троцкий тут же еще более заострял вопрос: «Но если бы мы ошиблись, если бы мертвое молчание продолжало сохраняться в Европе, если бы это молчание давало бы Вильгельму возможность наступать и диктовать условия, оскорбительные для революционного достоинства нашей страны, то я не знаю, смогли ли бы мы, при расстроенном хозяйстве и общей разрухе, явившейся следствием войны и внутренних потрясений, смогли ли бы мы воевать»

Оратор, таким образом, выдвигал перед полномочным собранием дилемму: в международном плане поддержки нет, враг наступает, сил разрушенная страна не имеет. Более того, не только выдвигал эту дилемму, но и выражал свое личное сомнение в возможности вести в такой обстановке войну. Однако тут же твердо заявлял другое: «Я думаю: да, мы смогли бы. За нашу жизнь, за смерть, за революционную честь мы боролись бы до последней капли крови»³³⁹. И на эти слова оратора собрание ответило взрывом аплодисментов.

Далее последовал еще более любопытный поворот в речи Троцкого, который связал тему мирных переговоров с вопросом об Учредительном собрании. «Если нам предложат условия, неприемлемые для нас и всех стран, противоречащие основам нашей революции,— заявил Троцкий,— то мы эти условия представим Учредительному собранию и скажем: решайте- Если Учредительное собрание согласится с этими условиями, то партия большевиков уйдет и скажет: ищите себе другую партию, которая будет подписывать эти условия, мы же — партия большевиков и (здесь оратор обратился к нашим союзникам по власти), надеюсь, левые эсеры, призовем всех к священной войне против милитаристов всех стран» ³⁴⁰. И снова аплодисменты зала, готового драться за революцию до конца.

Но и этот тезис был не последним в речи Троцкого. Выразив сначала сомнение в возможности противостоять без поддержки международного пролетариата натиску германских армий в случае неблагоприятного для нас хода событий в Брест-Литовске, заявив тут же, что тогда мы все же будем вести революционную войну не на жизнь, а на смерть, Троцкий поворачивает ход своих рассуждений и еще одной гранью проблемы — нашим, по сути дела, поражением в ходе такой революционной войны, хотя открыто он говорит не о поражении, а о невозможности вести ее. «Если же мы, в силу хозяйственной разрухи, воевать не сможем, если мы вынуждены будем отказаться от борьбы за свои идеалы,— подчеркнул оратор,— то мы своим зарубежным товарищам скажем, что пролетарская борьба не окончена, она только отложена, подобно тому как в 1905 году мы, задавленные царем, не закончили борьбу с царизмом, а лишь отложили ее» *.