Мир, который построил Джонс
Шрифт:
– Вы когда-нибудь видели Джонса?
– Приходилось,– сказал Кассик.– Я знал его еще в те времена, когда у него не было никакой Организации, когда о нем никто и не слыхивал.
– Когда он был священником?
– Еще раньше,– проговорил Кассик, вспоминая давно прошедшие события. Невероятно, однако было время, когда имя Джонс не переходило из уст в уста. Время, когда не нужно было очищать улицы. Когда не существовало людей в серой униформе, которые всюду теперь бродят по улицам, собираются в толпы. Не было звона разбитого стекла, свирепого треска пылающих
– Что он тогда делал? – спросил Рафферти.
– Выступал на карнавале,– ответил Кассик.
Глава 2
Ему было двадцать шесть, когда он впервые встретил Джонса. Это произошло 4 апреля 1995 года. Он навсегда запомнил этот день: в прохладном весеннем воздухе пахло свежей травой. Год назад кончилась война.
Он стоял перед длинным широким спуском. То там, то здесь торчали какие-то строения, главным образом самодельные убежища, временные и непрочные. Некрасивые улицы, болтающиеся без дела рабочие – типичная картина небольшого поселка, удаленного от индустриальных центров, благодаря этому и уцелевшего. По обычным дням везде кипела работа: люди пахали землю, звенела кузница, доносился лязг какой-нибудь мастерской. Но сегодня над всей округой повисла тишина. Большинство здоровых взрослых и поголовно все дети потащились на карнавал.
Земля под ногами была влажной и мягкой. Кассик уверенно шагал вперед. Он тоже торопился на карнавал. Его там ждала работа.
Работу в то время найти было нелегко, поэтому Кассик несказанно обрадовался, когда подвернулось дело. Как и многие молодые люди, интеллектуально сочувствующие релятивизму Хоффа, он пошел на государственную службу. Аппарат Федправа предоставил ему шанс участвовать в решении задач Реконструкции; а раз он получал жалованье, и кстати, твердым серебром, значит, служил человечеству.
Тогда еще он был идеалистом.
Его назначили в Департамент внутренних дел. В Балтиморском учебном центре он прошел политическую подготовку, а потом попал в отдел региональной полиции, в войска безопасности. Но тогда, в 1995 году, казалось, что задачи подавления экстремистов политического или религиозного толка придуманы заскорузлыми бюрократами. Никто их не воспринимал всерьез: при отлаженном механизме распределения продуктов по всему миру с паникой и недовольством было покончено. Каждый мог быть уверен, что средства к существованию он получит всегда. Фанатизм военного времени изжил себя и исчез, контроль за провиантом и тряпками вернулся к доинфляционной отметке.
Перед Кассиком, переливаясь всеми красками, раскинулась площадь. Посередине сверкали яркие неоновые огни, украшавшие десяток зданий из стекла и металла. Широкая аллея вела к огромному конусу цирка. Предполагалось, что там будет происходить самое главное.
Знакомое зрелище встретило его. Кассик с трудом проталкивался в густой толпе, окутанной ядреным запахом пота и кольцами табачного дыма. Запах этот возбуждал Кассика. Протиснувшись за спинами семьи загорелых земледельцев, он достиг ограждения первой выставки уродов.
Жесткое
Прямо перед Кассиком восседал мультичеловек – хитросплетение из мяса и органов. Вяло шевелились головы, руки, ноги – это чудовище было слабоумно и беспомощно. К счастью, потомство его оказалось нормальным, мультиорганизмы не стали настоящими мутантами.
– Боже мой,– с ужасом произнес осанистый кучерявый человек за спиной Кассика,– это ужасно!
Другой, тощий и длинный мужик, небрежно обронил:
– На войне таких было полно. Мы как-то схоронили их целую кучу, что-то вроде колонии.
Толстый глуповато моргнул, глубоко вонзил зубы в засахаренное яблоко и отодвинулся от старого вояки. Ведя за собой жену и троих детей, он обогнал Кассика.
– Страшно все это,– пробормотал он.– Отталкивающее зрелище!
– В некотором роде,– согласился Кассик.
– Не знаю, зачем я пришел сюда.– Толстяк показал на жену и детей, тупо поедающих жареную кукурузу и сахарную вату.– Им вот нравится. Женщины и дети вообще любят всякую глупость.
– Релятивизм учит, что все должны жить.
– Конечно,– горячо согласился толстяк, энергично кивая. Кусочек засахаренного яблока прилип к его верхней губе. Он смахнул его пятерней, усеянной веснушками.– У них тоже должны быть права, как и у всех. Как у вас, как и у меня, мистер... они ведь тоже живые.
Прислонившись к ограждению, ветеран громко и отчетливо произнес:
– Это не относится к уродам. Это касается только людей.
Толстяк залился краской и горячо зажестикулировал засахаренным яблоком:
– Мистер, может, они думают, что уроды – это мы. Кто знает, что такое урод?
Возмущенный ветеран заявил:
– Я знаю, что такое урод.– Он с отвращением смерил глазами Кассика и толстяка.– А сам-то кто такой, ты, любитель ублюдков?
Толстяк что-то бессвязно залопотал, вздрогнув всем телом, но жена схватила его за руку и потащила прочь, к следующей экспозиции. Все еще пытаясь протестовать, он затерялся в толпе. Кассик остался один на один с ветераном.
– Шут гороховый,– проворчал ветеран.– Дураку понятно, что они уроды. Черт подери, для чего тогда их тут выставили!
– И все-таки он прав,– заметил Кассик.– Закон дает право каждому жить так, как он хочет. Согласно релятивизму...
– Тогда к чертям твой релятивизм! Значит, мы воевали, били всех этих жидов, атеистов и красных только для того, чтобы всякий, кто захочет, становился проклятым уродом? Ты веришь этому интеллигентскому дерьму?
– Никого мы не побили,– сказал Кассик.– В этой войне никто не победил.
Вокруг них собралась небольшая кучка людей. Ветеран заметил это; его холодный взгляд сразу потускнел и застыл. Он проворчал что-то, в последний раз враждебно посмотрел на Кассика и исчез в толпе. Разочарованные зеваки разошлись.