Мир-крепость
Шрифт:
Рука моя сама собой схватила со стола стакан, и остатки желтоватого вина брызнули ему в лицо. Я встал, переворачивая стол, кулак мой врезался в живот оранжево-голубого, и он согнулся пополам, кривясь от боли. Я замахнулся еще раз, собираясь ударить его в лицо, но вспомнил просьбу Лаури, открыл ладонь и просто толкнул наемника. Он опрокинулся, раскидывая столики и стулья; зрители отскочили в стороны.
В одно мгновение по всему залу началась потасовка. Женский визг, ругань мужчин и звон стекла слились в дикую какофонию.
Я повернулся к Лаури. Ее голубые глаза умоляюще смотрели на меня, а губы прошептали единственное слово: «Иди».
И я пошел, но потом обернулся. На мгновение между дерущимися появился узкий проход, и я прыгнул в него с вытянутой вперед рукой. Люди отталкивали ее, кружась в безумном хаосе ударов, воплей и окровавленных лиц. Добравшись до двери, я повозился с замком, а потом просто толкнул. Затрещало дерево, и дверь открылась. Я вышел в холодную тихую ночь и закрыл ее за собой, словно отрешаясь от резни и жестокости.
Я прислонился к двери, тяжело дыша.
«Жди меня», — сказала Лаури.
«Ждать? Ждать здесь, чтобы навлечь на тебя смерть? Ждать, пока смерть придет, чтобы притянуть тебя своими костлявыми руками и бесплотными губами коснуться твоего лица? Ждать? Нет, Лаури. Здесь покой и тишина, но там тебе лучше. Смерть тоже покой и тоже тишина».
В конце улицы был свет, и я направился туда, одинокий, замерзший и потерянный.
«Прощай, Лаури. Прощай».
9
Сон придавил меня, словно душное одеяло, и я вертелся, не в силах его сбросить и проснуться. Мне снилось бегство и темнота, тишина и страх, преследующие меня ступни, жгучая боль в ладони, потерянный уголек, стыд и пустота…
Обе они были там, Фрида и Лаури, сначала одна, а потом другая, порой они сливались воедино. Фрида давала мне овальный камешек, я стискивал его в кулаке, но он исчезал, и Лаури давала мне его снова. А иногда они были вместе, дружески шептались о чем-то — я ничего не слышал, — смотрели на меня и улыбались, или качали головами, или взрывались смехом. Потом Фрида исчезла и осталась только Лаури.
Она сидела на зеленом пригорке, перебирала струны своего инструмента и пела. Я знал, что она поет, потому что губы ее шевелились, но не слышал ни звука. Я крепко держал кристалл, и внутри меня оживал пламень, сильный и негасимый. Она в последний раз тронула струны и подняла руки, протянула их ко мне и широко раскинула. Я шагнул к ней, борясь с чем-то державшим меня.
Медленно, очень медленно туника ее начала осыпаться, как лепестки цветка, а она встала из этих лепестков, ослепительно прекрасная, светлая, стройная, чудесная, бесконечно желанная. Я шел к ней, едва передвигая свинцовые ноги, протягивал руку, чтобы коснуться ее. Она склонилась к ней…
И вдруг струны инструмента лопнули, обвившись вокруг ее талии, словно живые…
Я проснулся с чувством стыда и ужаса, гадая, почему мне снятся такие греховные вещи, и вместе с тем чувствуя, что так запутался в них, что с трудом возвращаюсь к яви.
Я лежал на чем-то твердом и гладком. Открыл глаза. Через узкое окно солнце задирало светом темно-красный пластиковый пол. Я сел. Это была всего лишь маленькая комнатка, в которой стояли стол, два стула, а в нише — небольшая печь и холодильник.
Все было не новое, но безупречно чистое. Я медленно поднялся, припоминая…
Свет с улицы запускал свои любопытные пальцы в аллею. Я был всего в нескольких шагах от них, когда услышал, как хлопнула дверь, а потом торопливые шаги.
— Подожди, — ночной ветер донес тихий шепот. — Не выходи туда! Подожди!
Я подождал, пока она меня догонит. Девушка положила руку на мое плечо и повернула к себе. Я впервые стоял рядом с ней и лишь теперь заметил, какая она маленькая: голова ее доставала мне до плеча. Девушка была в ярости.
— Я же велела подождать! — сказала она, хмуря брови. — У мужчин нет ни на грош здравого смысла.
— Они искали меня, — сказал я. — И ты знала об этом. Если ты будешь со мной, когда меня схватят, или если они узнают, что ты мне помогала, тебя убьют. Это в лучшем случае.
— Убийство! — Она с отвращением скривилась.
— Позволь мне уйти, — взмолился я. — Люди, с которыми я сталкиваюсь, кончают плохо. Не лезь в это дело.
— Но ведь я уже влезла. Куда ты собрался?
Я пожал плечами. Если бы я знал город, то солгал бы, назвав какое-нибудь подходящее место.
— В таком случае иди со мной. Не будешь же ты спать на улице.
Она повернулась и пошла, а я покорно поплелся следом. Девушка вела меня узкими аллеями и темными улицами, по каким-то лестницам, через пустые склады, полные таинственных шорохов. Она была осторожна, но не чересчур. Она знала, куда идет, и знала, как туда попасть.
Лишь однажды она заговорила.
— Почему они хотят тебя схватить?
— Они хотят получить кое-что и думают, что оно у меня.
— А оно у тебя?
Я не смог солгать.
— Нет. Но я знаю, где оно.
— А кому это принадлежит? Им?
— Нет.
— Тогда кому же? Тебе?
— Не знаю. Может, мне. Может, никому. Может, кому угодно.
— Но не им?
— Нет!
Девушка кивнула. Лицо ее было светлым пятном в темноте. Больше она не произнесла ни слова, пока не провела меня вверх по узкой наружной лестнице, а потом через дверь и в эту кухню. Войдя, она задернула тяжелые шторы на окнах и включила небольшую лампу. Только теперь я заметил, что инструмент, который она несла, разбит, струны его порваны.