Мир-крепость

Ганн Джеймс

Но все они расступались передо мной. Их глаза как будто говорили со мной, прежде чем они поспешно отводили их в сторону. «Я беден, — говорили они, — я нищ и ничтожен. Ты можешь убить меня, но разве не жаль расходовать дорогое время на такую жалкую жертву? Я ничего не знаю, у меня ничего нет, я ничто». А иногда в них читалось и другое: «Если бы мы были одни, если бы я встретил тебя где-нибудь в темном переулке, раненого или спящего…»

Все умолкали, когда я проходил мимо, все разговоры резко обрывались…

— …лучше всего подчиняться прямо Императору.

Тогда у тебя только один хозяин…

— …Барон вызвал мою старшую. Она вернулась вся в слезах, но слезы высыхают быстро, а Барон обещал…

— …урожай плохой, а хозяин требует больше. Есть нечего. Мой второй сын умер сегодня…

— …Сегодня только один погиб от пыли…

— …сегодня вечером дают «Благородного Крестьянина». Моя любимая…

— …нет, не «Дочь Вольноотпущенника»…

Смех тоже умолкал.

Я шел мимо и мимо все новых и новых жизней, драгоценных жизней, каждая — со своими мечтами, но без слов, которые могли бы их выразить, каждая — с борьбой, но без знаний, которые позволили бы ее оценить. Жизни, жизни, миллионы бесплодных жизней. Сложить их, умножить на бесчисленные заселенные планеты, и эта неимоверная тяжесть стащит звезды с их извечных орбит.

Я чувствовал себя больным.

— …моя бедная дочь. Она была моей любимицей, но у нас не было денег, и теперь она делает все, чтобы…

— …мы откладывали на собственный магазин, а потом ввели новый налог…

— …я просил Барона, а потом Императора — нашего благословенного Императора…

— …если бы не его бдительность, нас бы давно уже завоевали, а страну разорили…

— …десять детей, приятель, и все умерли…

Улицы постепенно менялись: здесь театр, там жалкий магазинчик, все меньше крестьян и вольноотпущенников. Группами шатались наемники, но не было видно ни одного Агента. Магазины становились все богаче, театры — вычурнее.

Никогда в жизни я не видел Торговцев, но, увидев, узнал их сразу. У них были ослепительные одежды странного покроя с удивительными сверкающими украшениями. Они разглядывали витрины магазинов или выходили из длинных обтекаемых автомобилей. Какой-то геликоптер сел на низкую крышу магазина, из него вышли несколько мужчин и женщин — явные аристократы. Одежды на них были простые, но красивые. Они немного постояли на крыше, глядя вниз, потом спустились в магазин.

Я остановился перед магазином, пытаясь понять, где нахожусь. Улицу заполняли наемники, шумные, смеющиеся, каждый — с оружием у пояса. Где-то в толпе мелькнул черный мундир, но это мог быть и пилот.

Магазин, возле которого я остановился, специализировался на импортных товарах. На другой стороне улицы была гостиница вроде той, в которой я провел позапрошлую ночь. Утреннее солнце заливало светом роскошный купол королевского дворца вдали. Он царил над городом — символ роскоши над нищим миром.

У меня появилось чувство,

будто кто-то за мной следит. Я огляделся, но люди вокруг выглядели достаточно невинно. Люди, поглощенные разговорами, красивые, яркие и беззаботные, проходили мимо. Я с облегчением вздохнул.

Порт находился за дворцом, на самом краю города…

Кто-то кашлянул рядом со мной, и я повернул голову. Низенький мужчина в одежде продавца старался выглядеть еще меньше, чем был на самом деле. В его маленьких беспокойных глазах читался страх.

— Господин… — неуверенно начал он. — Не могли бы вы войти внутрь?

Я покачал головой.

— Вы можете выбрать в нашем магазине все, что вам угодно, — с отчаянием продолжал он. — Это будет большой честью для нас. Только уйдите от витрины. Ваша одежда отпугивает клиентов. Те, что снаружи, боятся войти, а те, что внутри, — выйти…

Я с удивлением смотрел на него — он съеживался прямо на глазах. Потом он юркнул в магазин, а я посмотрел в зеркальную витрину, и взгляд мой наткнулся на чужое лицо. Впервые после монастыря я увидел самого себя.

Волосы, обычно коротко стриженные, теперь покрывали мою голову темной спутанной копной. Лицо с широким лбом и выступающими скулами потемнело от ожога, за исключением странной светлой полосы на уровне глаз. Брови не успели толком отрасти, ресницы опалены, глаза по-прежнему карие, но более темные, и взгляд какой-то чужой, не доверчивый и открытый, а скорее жесткий и беспокойный.

Собственно, беспокоиться не стоило — узнать меня теперь было нелегко.

Мне даже показалось, что изменились черты лица. Это было лицо человека, который многое пережил, но выжил и продолжает выживать. И еще глаза — или, может, виновата была та бледность, что их окружала? — я заметил в них что-то близкое ужасу. Подвижные и полные губы выдавали слабость. Тут я почувствовал, что у меня вспотели ладони, вытер их о брюки, повернулся и пошел в сторону дворца.

Держась в тени деревьев парковой аллеи, я поглядывал на мерцающее великолепие высоких зданий, увенчанных куполами, рассматривал богатых людей в машинах и геликоптерах, уважаемых, беззаботных, свободных, окруженных роскошью. Они прогуливались в садах с фонтанами, высокие, стройные, очаровательные и бесполезные. Они кланялись, лениво переговаривались, смеялись и ничего не делали, чем-то напоминая невероятно красивые камни в плохоньких оправах. Здесь все было плохо. И кто сможет винить людей, не имеющих совсем ничего, если однажды они кинутся на дворец, разрушат его и растопчут так, что не останется камня на камне? Это, кстати, было бы не очень трудно.

И тут я заметил охранников. Они не бросались в глаза, и лишь начав считать, я понял, как их много; Еще я заметил стволы огромных орудий, торчавших кое-где из кустов и бойниц дворца.

Я вздрогнул.

Широкие ступени вели к большому порталу дворца. Сотни ступеней, поблескивающих безупречной белизной в лучах утреннего солнца. Они уводили взгляд все выше и выше, к верховной власти, ко дворцу, к источнику всех благ. По обе стороны высоких дверей круглые черные зрачки смотрели на лестницу, готовые в любой момент залить ее потоками огня.