Мир-крепость
Шрифт:
— Всего понемногу, — ответил я. — Я мог рассказать Императору все, что знаю о кристалле, но это не дало бы ему ничего. Не поможет это и Архиепископу, по крайней мере не в той степени, как он рассчитывает. Все страдания и смерти были напрасны.
— О, Уилл! — воскликнула она, и глаза ее потемнели.
Мне очень хотелось подбежать к ней, обнять и прижать так крепко, чтобы боль никогда больше не коснулась ее, но я не имел права этого делать, да и память о происшедшем между нами стеной окружала меня. Я не мог двинуться с места.
Вместо этого я разглядывал машину,
— Странно, — сказал я, — что у нее такой большой радиус действия.
— Архиепископ располагает специалистами и техникой тысяч миров. Они увеличили мощность и поменяли сносившиеся части. Та, что стоит в Соборе, использует лишь небольшую часть своей силы.
— А другие?
— Тоже действуют. Архиепископ — глава Церкви, хранитель ее чудес. Образы, которые он может вызывать, удивительны и необычны.
— И он не может помочь разрозненной, кровоточащей Галактике?
— Это не его обязанность, — тихо сказала Лаури. — Он охраняет наследие людей. Эти вещи нельзя раздавать, как игрушки детям: они слишком опасны. Представь только, что они окажутся в руках людей вроде Сабатини, Силлера или Императора Бранкузи.
— Возможно, — пожал я плечами. — Я поговорю об этом с Архиепископом.
Она хотела что-то сказать, но промолчала. Я с болью в сердце смотрел на нее.
— Лаури… — сказал я. — Лаури…
Девушка подняла голову.
— Да?
— Нет, ничего.
Мы помолчали.
— Что такое этот кристалл? — спросила она наконец. — Ты скажешь мне, Уилл?
— За определенную цену.
— Какую?
— Я скажу Архиепископу. В этом нет ничего особенного и ничего плохого, но я скажу только тогда, когда увижу его.
Она задумалась.
— Не проси у него жизни или свободы. Он добрый человек и даст их тебе просто так. Но не мог бы ты рассказать мне о камне сейчас?
Я заколебался, зная, что могу лишиться единственного, чего желал, того, что мог теперь получить.
— Расскажу, если ты пообещаешь не говорить этого никому, даже Архиепископу… особенно Архиепископу, пока я не договорюсь с ним.
Она вздернула голову, и я увидел ее великолепную белую шею.
— Обещаю.
— Я не буду говорить тебе. — Лаури погрустнела. — Ты увидишь сама. Принеси камень.
Она повернулась и вышла, я остался один и еще раз внимательно оглядел комнату. На всех стенах были металлические плиты; я подошел к одной, покрутил маховичок, и плита отошла в сторону. Это оказался ставень, и за ним я увидел бархатно-черное поле с блестящими огненными точками, переливающимися различными цветами. Это не было зрелищем ужасающей бесконечности, просто картина, без глубины и перспективы. Пространство, которого можно было коснуться рукой, драгоценные камни, а за ними — туманное мерцание, как гигантский мост через Галактику, ждущий стоп гиганта. Однако гигантов уже давно не было, только карлики ползали среди звезд.
Звезды были так близко, что я мог сорвать одну из них для Лаури. Впрочем, ее блеск не мог сравниться с блеском глаз девушки.
Я закрыл металлический ставень и сильно закрутил. Потом подошел к другому окну, открыл
Не сразу удалось мне успокоиться. Постепенно мои побелевшие пальцы разжались, я выпустил поручни на стене и заставил себя взглянуть еще раз. Голубовато-зеленый шар Бранкузи плавал в черной пустоте, солнце отражалось от больших океанов, мелких озер и ледовой шапки на полюсе. Половина планеты была в тени, и на ней слабо светилось пятно города. Интересно, не Королевский ли это Город?
Справившись с головокружением, я восхитился этим сказочным зрелищем, совсем не похожим на предыдущую картину, холодную и равнодушную. Эта картина была теплой, полной жизни. Это был дом, планета, на которой рождались люди, которая их кормила и на которой они жили до самой смерти, не зная, как она выглядит. Потому они ее и уничтожили.
На мгновение я увидел ее такой, какой сделали планету люди, — холодной, серой и угрюмой крепостью. Горстка людей сидела в комнатах наверху, обогреваемых светом солнца, остальные внизу, в сырости и холоде, теснились как черви на тухлой рыбе. Ничего удивительного, что они были бедны, тупы и бесчувственны.
Я знал, что наступит день и крепость падет. Придет день, когда серые стены рухнут, когда солнце дойдет до самых темных подземелий. И я постараюсь сделать все возможное, чтобы приблизить этот день.
— Уилл… — позвала Лаури.
Я вздрогнул и обернулся. Она стояла посреди комнаты, держала камень в вытянутой руке и смотрела на меня. Я закрыл ставень.
— Положи его на пульт.
Девушка осторожно положила. Камень лежал, невинный, прозрачный; мы взглянули на него, а затем посмотрели друг другу в глаза.
«Я люблю тебя, Лаури», — подумал я, но мысль эта была насыщена горечью и сомнением.
Девушка покраснела и отвела взгляд.
— Ты знаешь, о чем я думал. Ты ведь можешь читать мысли.
— Иногда. Если разум человека открыт.
— Как мой сейчас?
— Да.
— Попробуй сделать то же с камнем. Попроси, чтобы он заговорил с тобой.
Она вгляделась в камень, нахмурилась, потом вздохнула и загадочно посмотрела на меня.
— Что ты слышала?
— Ничего. Может, какой-то далекий шум, вроде жужжания пчелиного роя. Что это такое, Уилл?
Я глубоко вздохнул — еще одна надежда не сбылась.
— Надень наушники и попробуй еще раз.
Она надела их, нажала кнопку, взглянула на камень, а затем посмотрела на меня. Глаза ее были широко распахнуты, и я понял, что она приняла решение.
— О, Уилл… — прошептала она. — Как это печально! Как удивительно и печально.
— А самое грустное, что их дети еще не появились на свет.
— Может, это произойдет скоро? Я умею читать мысли, а ты…
Я покачал головой.
— Умеешь, — настаивала девушка. — Один или два раза, — она покраснела, — я чувствовала, как твои мысли касаются моих. И ты всегда знаешь, когда человек говорит правду, а когда лжет. Поэтому я и не пыталась обмануть тебя. Ты безошибочно определяешь чувства, если они достаточно сильны. Может, это даже помогает тебе определить, кто где находится.