Мир Марка Твена

Зверев Алексей Матвеевич

В «Юнион» состоялся литературный дебют Сэма. Он описал пожар, вспыхнувший в подвале редакции средь бела дня, и небрежную храбрость местного щеголя Джима Вейлса, который проходил мимо и помог потушить разбушевавшийся огонь. Автору не исполнилось еще и шестнадцати лет.

Скоро газета Ориона обанкротилась. В Ганнибале делать было нечего, и в одно прекрасное утро Сэма Клеменса увидели с тощим саквояжем в руках на пристани, к которой приближался пароход, идущий на Сент-Луис. Пройдет тридцать шесть лет, прежде чем он снова посетит свой родной городок. Но Ганнибал останется с ним навеки, чтобы снова и снова оживать на страницах, подписанных именем Марка Твена.

В

Сент-Луисе он случайно прочел об экспедиции лейтенанта Херндона по Амазонке и Андам: снежные пики гор, а у подножий — кокосовые рощи, банановые деревья, прогнувшиеся под тяжестью плодов, сказочная роскошь тропиков. Он непременно, непременно увидит все это своими глазами. Сэм добрался до Нового Орлеана. Там ему сообщили, что ближайший рейс в Бразилию будет лет через пятнадцать, а может, и позднее.

На пароходе он свел знакомство с лоцманом Хорэсом Биксби. Больше в Новом Орлеане он никого не знал и, потолкавшись в доках, отправился к Биксби с просьбой взять его на выучку. Столковались на том, что Сэм станет «щенком» у Биксби и будет с ним плавать, пока не овладеет профессией, а впоследствии отдаст за эти уроки пятьсот долларов из своих заработков. Так состоялось его посвящение в речники. Он и через много лет будет благодарить судьбу за то, что оно произошло. «Поистине все на свете суета сует, кроме лоцманского дела».

А между тем это было трудное и опасное дело. По всей реке — от Нового Орлеана до Кеокука, в самых верховьях, — тогда не было ни единого маяка. Корабли шли и днем, и ночью, и в паводок, и в мелководье, и в солнечную погоду, и в непроглядный туман. Катастрофы были обычным явлением. Давали течь трюмы, рвались котлы, а газеты печатали длинные списки погибших.

Однажды в таком списке Сэм прочел имя своего младшего брата Генри. У Корабельного острова под Мемфисом взорвалась «Пенсильвания» — пароход, на котором Сэм плавал помощником лоцмана до этого злополучного рейса. Генри отшвырнуло взрывной волной на добрых полсотни метров, но он поплыл назад, спасать барахтавшихся среди обломков, и глотнул полные легкие горячего пара.

Были на реке особенно коварные места: Шляпный остров, где пошло ко дну чуть не три десятка пароходов, Ореховая излучина, цепочка подводных камней, известная под названием Старая наседка с цыплятами. Владельцы не слишком заботились о безопасности плавания, пароходы строили второпях, а котлы не испытывали — некогда. Других дорог, кроме речной, в ту пору не существовало, пассажиров и грузов становилось с каждым годом все больше, и пароходные компании процветали: гребли деньги лопатой, а на остальное им было наплевать.

Лоцманам, правда, платили хорошо. Да и как иначе? Ведь лоцман был на реке первой фигурой. На всем пути протяженностью в тысячу триста миль [4] лоцман должен был знать назубок каждую отмель, каждый опасный поворот, каждое незримое препятствие. Память ему требовалась феноменальная: какой-нибудь неприметный пригорок или дерево, одиноко растущее на берегу, служили незаменимым указанием — вот сразу за этим пригорком два года назад затонула баржа, а прямо против этого дерева начинается длинная подводная скала. Клади руля влево, не то самый надежный пароход пропорет брюхо, и тогда уж ничто не поможет.

4

Миля (морская) — единица длины, равная 1852 м.

Мудреной наукой судовождения Твен овладевал несколько

лет. Настал наконец день, когда он сам ушел в рейс лоцманом. Он полагал, что его призвание определилось. Но в апреле 1861 года под фортом Самтер в Южной Каролине прозвучали первые залпы начавшейся Гражданской войны. Пароходы были тут же реквизированы воюющими сторонами. Навигация по Миссисипи прервалась на четыре военных года.

Никогда больше он не встанет за штурвал. После войны через прилегающие к Миссисипи штаты провели железную дорогу, придумали буксир, способный тянуть за собой сразу десяток барж, появились постоянные бакены, и лоцманское дело пришло в упадок. Для Твена оно останется самым прекрасным занятием на свете. И он будет писать о лоцманах, о пароходах, о реке с такой нежностью, какую способно пробудить лишь самое дорогое воспоминание в жизни.

Да так и должно было быть. На реке прошли его лучшие годы. И кроме того, во времена его юности лоцман, быть может, оставался единственным по всей Миссисипи по-настоящему свободным человеком. Он никому не подчинялся и ни от кого не зависел. Он был всегда в пути, его горизонт не замыкало монотонное однообразие повседневного житья-бытья в каком-нибудь богом забытом Ганнибале.

Перед ним проходила во всех своих контрастах живая жизнь, и, вглядываясь в ее бесконечно изменчивые облики, лоцман лучше всех других мог судить о том, где в этой жизни правда и где ложь, где величие, а где уродство, где истина, где — заблуждение.

Очень разные люди были эти лоцманы, но что-то объединяло их всех. Наверное, понимание, что лоцман обязан покинуть тонущее судно последним. О катастрофах они не любили вспоминать, зато сколько было разговоров о коварстве реки, о меняющемся русле, ураганах, вызывавших оползни и разрушения по берегам, обмелениях, разливах, штормах. О капризах пассажиров, требовавших среди ночи подвести судно точно к тому пустынному месту, где их ожидал высланный из дома кучер-негр. И о разных смешных случаях, помогавших переносить тяготы лоцманского ремесла.

Подшучивали над неопытностью «щенков» и их нелепыми промахами, обычными, пока «щенок» не привыкнет к службе. Посмеивались и над патриархом лоцманов Селлерсом, которого почтительно и иронически называли «наш праотец». Селлерс провел первый пароход по Миссисипи; это было очень давно, еще в 1811 году. Теперь он жил на покое в Новом Орлеане и время от времени пописывал статейки, в которых повествовал о различных происшествиях на реке, пересыпая свои рассказ глубокомысленными заключениями и назидательными советами. Торжественный стиль его заметок вызывал дружный хохот лоцманов. Их смешила даже стоявшая под этими статьями подпись: «капитан Селлерс». Ведь на самом деле вся власть на корабле, пока не закончится рейс, принадлежала лоцману. А капитан лишь распоряжался погрузкой да выгрузкой.

Капитанами обычно бывали неотесанные парни, любившие изображать бывалых людей. Они соперничали друг с другом в виртуозности ругани и отличались на редкость зычными голосами. Лоцманы знали толк в искусстве изысканного разговора, одевались с подчеркнутой строгой простотой и держались достойно, как боги.

Для жителей Теннесси, Миссури, Луизианы они и впрямь были богами. С Гражданской войной все это кончилось — и исключительное положение, которое прежде занимал лоцман, и его независимость, и полная опасностей, но все равно прекрасная романтика его ремесла. В затяжной кровопролитной схватке Север одолел. Юг и начал наводить на поверженном Юге свои порядки: строить, производить, торговать… Жизнь переломилась, и лоцманская вольница ушла в предания.