Мир пауков. Башня и Дельта

Уилсон Колин Генри

— Вот, слышишь? — голос срывался от напряжения, лицо бледное.

— Голоса?

— Детские голоса.

Найл напряженно вслушался, и вроде бы опять уловил призрачные отзвуки, но это мог быть и шум бегущей Воды, и крик какой–нибудь птицы.

— Что–то такое слышно, но только очень далеко.

— Далеко? — Доггинз вперился в него, расширив глаза. — О чем ты говоришь? Это же вон, рукой подать! — он схватил Найла за руку и потянул его в ту сторону, откуда, как казалось, доносятся голоса.

— Нет, погоди, — Найл не дался; Доггинз с неохотой убрал руку. Его, судя по

виду, раздирали невидимые эмоции. — Прежде скажи, что ты сейчас слышишь.

Вид у Доггинза смятенный, отчаявшийся.

— Ты ведь уже знаешь. Голоса.

— Они близко?

Доггинз воззрился: мол, ты в своем ли уме?

— Ты что, так ничего и не слышишь?

— Может, что–то невнятное. А теперь уж и вовсе нет.

— Ты хочешь сказать, что не слышишь этого!

— Слушай, — сказал Найл. — Мне кажется, здесь какое–то наваждение.

— Тогда почему ты тоже слышал?

— Не знаю. Наверное, просто настроился в резонанс.

— Нет, ты в самом деле не слышишь? Не разыгрываешь меня?

— Да нет же, нет! На что они похоже? Доггинз встревожен, сбит с толку.

— Голоса, детские.

— Твоих детей?

Доггинз изо всех сил старался держать себя в руках, но Найла не обманул его внешне спокойный тон. Он положил руку другу на плечо.

— Никаких голосов нет. Это все звучит у тебя в голове. Доггинз, видно, до конца так и не убедился.

— Тогда что их вызывает?

– Не могу сказать. Но сдается мне, знаю, как заставить их смолкнуть.

Он указал на куст с пурпурными цветами, богатый, тяжелый аромат которых странным образом теснил дыхание и навевал подавленность.

— Срежь–ка вон тот жнецом. — Доггинз уставился непонимающе.

— Давай–давай, действуй.

Доггинз, пожав плечами, отступил на пару шагов. Поднял оружие. Удостоверившись, что предохранитель выставлен на самую нижнюю отметку, нажал на спуск. В затенении леса луч походил на голубой лед. Куст от самой земли расходился так пышно, что не видно было ствола, но когда Доггинз сместил луч вбок, дрогнул и медленно завалился на бок. В этот момент на Найла внезапно обрушился доподлинный шквал, калейдоскоп переживаний: жалость, гнев, скорбь, а за всем этим — тяжелый укор. Вместе с тем куст упал на землю и перестал истекать вибрацией, эмоции схлынули, истаяв вдалеке, словно озабоченный сердитый гомон. Найл вновь почувствовал себя до странности легко и свободно.

В глазах Доггинза в очередной раз мелькнуло изумление.

— Ну? — коротко осведомился Найл.

— Перестало! Что ты такое сделал?

— Это не я, это ты: срезал куст. Доггинз пристально оглядел растение.

— И что изменилось?

— Сам не знаю, — ответил Найл, покачав головой. – Одно можно сказать: этим штуковинам каким–то образом удается проникать к нам в сознание; примерно также, как тому ящеру. А потом навевать всякое, чего на самом деле нет.

Видно было, что Доггинзу довольно сложно усвоить слова Найла. Но сугубо практичный ум не готов к осмыслению «того, чего нет», для него это сущий вздор.

– Почему ты велел срезать именно тот куст?

– Все равно какой. Они. как пауки: гибнет один, а чувствуют все.

Тут до него дошло,

что аромата цветов больше вроде бы не ощущается. Наклонившись, он понюхал одно из оранжевых соцветий: и правда – запаха нет.

– Видишь? Даже запах был не настоящий. Он сидел у нас в голове.

Это ввергло в растерянность. Надо же, оказывается, человека так легко можно разыграть… Незыблемый мир вокруг поневоле становился коварным и обманчивым. Вместе с тем, когда шли лесом, Найл чувствовал в душе необычный подъем, будто вдыхал полной грудью прохладный воздух — душа как бы освободилась от тяжкого бремени.

— Голос твоего брата тоже был наваждением?

— Скорее всего. — Трудно смириться, но логика подсказывала, что это именно так.

— Зачем это все?

Найл на ходу пожал плечами.

— Наверное, Дельта пыталась нас заставить вернуться.

— Но почему?

Найл не ответил: одолевали очередной спуск. Откос был так крут, что идти приходилось медленно, кренясь спиной назад, чтобы не унесло вниз. Деревья и кусты росли здесь еще реже. А там совершенно неожиданно миновали линию деревьев и оказались за пределами леса. А над верхушками деревьев — расстояние не более мили — виднелась вершина большого округлого холма.

Найл взглянул на него, словно впервые. У холма были определенно округлые контуры, и на таком расстоянии различалось, что выступ на его верхушке — не башня и не обрубок дерева. У основания он был чуть не вдвое шире, чем у верхушки, и напоминал чем–то обломанный черенок. Сам же холм можно было сравнить с невиданной по размерам луковицей, неправильно воткнутой в землю нерадивым садовником. А почти вертикальный скос на северном склоне холма походил на лоб, так что вырост смотрелся этакой до нелепости маленькой шляпкой. Теперь ясно, отчего холм производит такое безмолвно гнетущее впечатление: он похож на живое существо. Едва увидев его, Найл без тени сомнения осознал: это и есть предмет их поиска. Неизъяснимая вибрация не сочилась более из земли — чувствовалось, что она пульсирует в воздухе, даром что тот абсолютно спокоен.

Ощущение довольно любопытное: возбуждение и вместе с тем неуютство. Возбуждала одна лишь мощь вибрации; похоже, такой же безучастной ко всему и необузданной, как шторм на море. Раздражало то, что сила была откровенно, разнузданно открыта, все равно что несносно громкая музыка.

Оглянувшись на Доггинза, Найл оторопел: вид такой, будто тот унюхал вдруг что–нибудь пакостное.

— Что это, по–твоему?

— Что–то… нехорошее, — выговорил Доггинз с несвойственной для него нерешительностью. — Тебе не кажется? Найла начало полонить подозрение.

— Ты что о нем думаешь?

Доггинз открыл было рот, собираясь сказать, но, видимо, не нашел слов, поэтому лишь пожал плечами и указал на холм–луковицу.

— Вот что мы ищем, — поглядел на Найла. — А?

— Возможно.

Губы Доггинза растянулись в зловещей улыбке. Он поднял жнец и сдвинул предохранитель на максимальную отметку.

— Сойдет, даже на таком расстоянии.

— Постой, — быстро сказал Найл.

— Чего еще?

— Это может выйти нам боком. Помнишь, как ты пальнул в ту лужу?