Мир полуночи. Партизаны Луны

Александр Ян

— Мои. И… для тебя. Но… я их тебе не подбрасывал. — Да что же это такое, а? Я могу хоть что-то не испортить? — Пошли, я сейчас набью две морды. Нет, одну. Антон еще младенец, он не понимал, что творит.

— Да что случилось-то? — Мэй еле поспевала за ним через редкий соснячок.

— Это Игорь, — объяснял он на ходу. — Больше некому. Я дал одному человеку переписать свою библиотеку. Он лечил меня, отказать я не мог. Он, наверное, слил себе все подряд, не глядя. А потом дал переписать Антону. А

потом… — Эней снес боккеном куст чертополоха, на свое несчастье выросший у тропинки.

— Стригай, — процедила Мэй и остановилась.

Свидание испорчено безнадежно. От того, что белобрысый имел какое-то отношение к их объяснению, возникало гадкое чувство, словно он подсматривал из-за кустов. Она проводила взглядом Энея: вот его белая спина мелькнула между сосен, а вот она уже черная — он на ходу надел футболку, — а вот она пропала. Бежать за ним? Какой смысл? Белобрысый получит свое и так, а настроение пара затрещин ей не поднимет. Почему этот дурачок не мог просто промолчать? Так было хорошо…

* * *

Разбудить Игоря было непросто, но в пятом часу пополудни — вполне реально. Эней тряс его, обливал водой, тыкал пальцами в бока и снова тряс, пока наконец тот не принял сидячее положение и не уставился прямо перед собой мутноватыми глазами.

— Стихи — твоя работа?! — заорал Эней.

— Нет, твоя, — Игорь мотнул головой и от этого движения снова завалился на бок.

Эней удержал его в вертикальном положении и встряхнул так, что щелкнули зубы.

— Стихи! Ты их подбрасывал Мэй в комнату?

— Н-ну… технически говоря… да.

— Зачем?!

— Из этого… как его… А, милосердия. Я видел, как тебя мучает неутоленная страсть, и…

— Я тебя просил?!

— Слушай, вы объяснились или нет? — не открывая глаз, спросил Игорь. — Раз ты знаешь про стихи, то объяснились. Все, mission complete, и я сплю.

Он опять ткнулся носом в подушку, обняв ее так, будто в ней одной было спасение.

Нервных и вспыльчивых людей не берут в боевики, да и не живут они в боевиках. Но, как известно, даже от самого флегматичного английского джентльмена можно получить живую реакцию, легонько ткнув его вилкой в глаз. А тут были скорее вилы.

Стены у домика оказались крепкие. Правая, приняв на себя восемьдесят килограммов полусонного живого веса плюс ускорение, возмущенно заскрипела, но устояла. Игорь выдержал еще два таких соприкосновения со стеной, прежде чем подсознательно решил, что так совершенно невозможно спать, пора приходить в сознание и опробовать на командире что-нибудь из полученных от Хеллбоя навыков. Ничего сложнее захвата за шею провести не вышло, и через несколько секунд Игорь ласково осведомился:

— Мне тебя слегка придушить, чтобы ты дал мне поспать наконец?

Эней глухо

зарычал и попробовал выдраться. Это было сложно, так как силушкой Игоря ни черт, ни Бог не обидели, а применить болевые приемы мешало то, что Игорь хоть и сукин сын, но свой сукин сын.

Дверь распахнулась, изрядное затемнение показало, что на пороге либо Хеллбой, либо Костя.

— Что за шум, а драки нет? — Костя. — Ага, драка есть. Почему меня не позвали? Что без меня за драка?

— Присоединяйся, — сказал Игорь. — А я пас. Я спать хочу.

— Молчать, я вас спрашиваю. Что случилось?

Под мышкой у него проскочил Антон. При виде мизансцены «Лев, не дающий Самсону порвать себе пасть» он сказал: «Ой…» — и опытным чутьем исповедника Костя уловил виноватые интонации:

— Иди сюда, раб Божий. Что тут делается и при чем тут ты?

— Я не знаю, — искренне-искренне сказал Антон. — Ведь, может, они вовсе не из-за этого…

— Из-за ЧЕГО?! — громыхнул Костя. — Игорь, отпусти командира. Он же не станет бить священника, верно?

— Священника не станет. Но он тебя и не бил. Он меня бил. — Игорь спросонья был очень логичен.

— А теперь не будет. Бо я не дам. Отпусти. А ты, — сверкнул он оком в Антона, — рассказывай.

— Отпускаю, — послушно сказал Игорь. — В моей смерти прошу винить… ик, — выдохнул он, в четвертый раз влетев в стену.

Эней явно нацеливался на пятый бросок, но, ощутив Костину лапу на плече, несколько задумался и застыл, как фигура в «Море волнуется». Игорь, впрочем, застыл тоже — по куда более уважительной причине. Он спал.

Антон виновато и сбивчиво принялся рассказывать. Костя разика два хрюкнул от смеха. Наконец Эней не выдержал:

— Тебе смешно? По-твоему, это нормально? — и закашлялся.

— По-моему, — сказал Костя, — ненормально, что пани прошла к себе в домик, хлопнула дверью и там заперлась. По-моему, ты повел себя — Антоха, закрой уши — как мудозвон.

Эней попытался что-то сказать, но получилось у него только нечто вроде сдавленного «х».

— В голландском варианте, — автоматически отметил Антон, никаких ушей, конечно, не закрывший. — Как в слове «Херренхрахт».

— Ага, — кивнул Костя. — Ты о ней вообще подумал, балда?

Эней смотрел на него, как на троянского коня, и тер горло.

— Это каким же надо быть придурком, чтобы в такой момент бросить девушку? Ну ладно, время прошло, ты к ней перестал что-то чувствовать…

— Н-нххе… Н-не перестал, — прохрипел Эней.

Костя округлил глаза.

— Ну, тогда ты вообще… буратино. Полено беспримесное.

— Мне… не нужны… сводники. — Эней «вышел вон и дверью хлопнул».

— Он, — сказал Кен Антону, — полено дубовое. А вы… и древесины-то такой не бывает.