Мир приключений 1959 г. № 4
Шрифт:
Бывший майор держался уверенно. В его поведении не было ни следа приниженности, обычной у предателей, вращавшихся в кругу фашистских офицеров. И почему-то эта манера Острикова импонировала Плечке. Своеобразная дружба связывала этих людей. Хауптманн подшучивал над тем, что Острикову совершенно не дается немецкий язык. Он усвоил лишь десятка два слов, которые произносил с ужасающим акцентом.
Трое мужчин сидели у письменного стола в свете зеленой настольной лампы. На круглом столике стояли бутылки. Плечке и Остриков, видимо,
«Палач, предатель и теоретик палачества и предательства», — подумала Наталья Даниловна, прислушиваясь к разговору.
Плечке жаловался на берлинских чиновников, часто упоминая имя фон Шлейница:
— Они не верят там моим материалам, не верят в опасность нового вооружения русских. В первой мировой войне тупицы — технические советники при штабах — тоже не поверили сведениям о конструировании английских танков, пока в сражении при Камбре эти машины не толкнули их в зад. Один из дураков-экспертов потом застрелился.
— Ну, фон Шлейниц не дурак — он не застрелится! С его-то деньгами! — вставил Оке.
— Они говорят, — продолжал Плечке, — что я «теоретик», что даю разведчикам не задания, а трактаты. Невежды! Когда пророк Моисей посылал двенадцать сородичей посмотреть обетованную страну, он не ограничился топографическим заданием, а приказал разведчикам посмотреть, как живут люди, много ли их, сильны ли и каковы их земли.
— Ну, так он же был не ариец, — опять коротко вставил Оке и налил в стакан водки, — а хитрый семит!
Остриков вдруг захохотал, подняв кверху нос. Кажется, он был уже пьян.
— Чему вы смеетесь? — неожиданно спросил Плечке, внимательно взглянув на Острикова.
Сколько бы хауптманн ни выпил, он не терял способности наблюдать за окружающим.
— Я понял, что вы упомянули Моисея, и в сочетании со словом «топография» это показалось мне смешным.
— До вас поздно доходят мои остроты! — буркнул Плечке.
— Если бы Моисей дожил до этих дней, вы бы упрятали его за проволоку, а потом… — Остриков щелкнул зажигалкой и поднес к огоньку лоскуток бумаги, затем аккуратно развеял пепел.
Этот жест мог бы показаться страшным по своему холодному цинизму. Мог бы показаться… Но внимание Натальи Даниловны было приковано к другому. На одно мгновение ей почудилось, что Остриков понимает по-немецки и скрывает это: он засмеялся после реплики Окса. Это и насторожило Плечке.
Наталью Даниловну отпустили; в переводе разговора не было нужды. Она постояла несколько минут на крыльце. Ночь была темная, тускло мерцал снег. Стояла глубокая тишина, словно вокруг не было ничего живого. Никогда не бывало таких безмолвных ночей в русской деревне. Не пели петухи, не мычали коровы. Даже в заселенной части, за тремя рядами колючей проволоки, ни проблеска света, ни звука.
Она услышала, как дверь
Кто-то проговорил негромко:
— Да тут неловко говорить, вон попка торчит на посту.
Голос показался Наташе знакомым.
— Ну ладно! — Этот второй был голос Острикова, неожиданно трезвый. — Дай закурю только…
Послышалось щелканье зажигалки. Она отказала. Остриков выругался. Кто-то чиркнул спичкой. Стали закуривать. Подошел немецкий солдат.
— Тебе прикурить? Дудки! Третьему не полагается!
Знакомый голос, знакомые слова! Кто это? Наталья Даниловна напряженно вслушивалась. Пищик? Может ли быть? Еще одно слово, и она узнает. Одно слово…
— Пойдем, Петр Иванович, — сказал Остриков.
«Петр Иванович»? Нет, Пищика звали Геной. Но голос, интонация…
Они отошли, и из темноты послышалось:
— «Трансваль, Трансваль, страна моя…»
Она с трудом удержалась, чтобы не побежать за ними. Утром Наталья Даниловна стала осторожно наводить справки, но никакого Петра Ивановича в комендантском пункте группы «97-ф» не оказалось.
Связи со своими все не было, и Наталья Даниловна решилась на смелый шаг. План ее был прост, но требовал большой напористости, самообладания.
Старший лейтенант Приходько когда-то был человеком Платонова. Со слов Шванке она поняла, что и в лагере он оказался стойким и мужественным, пройдя через пытки и нечеловеческие муки. Если добиться его освобождения, он сумеет перебраться через линию фронта, сумеет связать ее с Платоновым. Такому человеку можно многое доверить. Надо было заставить Шванке освободить Приходько.
И вот она сидит с Карлом в «Золотой коробке».
— Помните, Карл, тихие улицы Шарлотенбурга, озеро в парке, кафе «Орхидея»?
— Как же не помнить? Это же любимое кафе моей матери! И притом там впервые я встретил вас, фрау Натали. Вы, вероятно, тогда смеялись надо мной, а я робел в вашем присутствии, как школьник.
— А вы могли бы оказать мне большую услугу, Карл?
— Пусть фрау Натали только прикажет. Я не забыл услуги, оказанной моей матери старушкой Куун. Долг арийца — помнить добро.
— Эта услуга имеет прямое отношение к вашей службе…
— Все, что только не принесет вреда фюреру и Германии.
— У вас были случаи, когда пленных из местных жителей отпускали из лагеря на поруки?.. Ну, хотя бы женам.
— Да, было несколько случаев. Эти пленные хорошо себя вели.
— Вы должны отпустить одного человека.
— Кого, фрау Натали? И по какой причине?
— Имя я вам, конечно, назову, а о причине вы будете иметь только самое общее представление.
— Но…