Мир Приключений 1965 г. №11
Шрифт:
Беспокоит Бурсова и старший лейтенант Сердюк. Он был неплохим полковым инженером, но никогда не отличался храбростью. Неужели теперь окажется еще и предателем?
2. ПРЕДЛОЖЕНИЕ КАПИТАНА ФОГТА
Проходит три дня, но к Бурсову с Огинским никакое начальство, кроме лагерного старшины Азарова, по-прежнему не является. Азаров же навещает их еще два раза. В первый раз он сообщает им то, о чем забыл рассказать накануне, — о порядках в спецлагере капитана Фогта. А порядки тут такие: в шесть
Иногда бывает и “теория”. Под этим имеется в виду перевод советских военно-инженерных наставлений на немецкий язык. А немецким языком находящиеся в лагере Фогта советские офицеры владеют в достаточной степени, чтобы свободно переводить военно-инженерную литературу. Поручается им и перевод некоторых штабных документов, имеющих отношение к инженерному обеспечению боевых действий советских войск.
Неожиданным оказывается так же и то, что в этом лагере все обращаются друг к другу по званиям. Исключение составляет лишь лейтенант Азаров, которого называют просто “старшиной”.
— Фогт говорит нам, — усмехаясь, поясняет Азаров, — “Я хочу, чтобы русский официр был тут, как в своя родная воинская часть”. Устроил даже гауптвахту, на которую приказывает сажать тех, кто, по его мнению, недостаточно уважительно относится к старшим по званию.
— И вы разыгрываете перед ним эту оперетку? — удивляется Бурсов.
— Тех, кто не хотел ее разыгрывать, Фогт отправил в лагеря смерти. Ну, а те, кто остался, вынуждены притворяться, что им все это даже нравится.
— А сколько же вас тут всего? — спрашивает Бурсов.
— Немного, ровно пятьдесят… Больше не было еще ни разу. Да и меньше почти не бывает. Трое у нас подорвались на минных полях несколько дней назад, пятнадцать человек Фогт куда-то отправил. Но теперь вместе с вами снова будет пятьдесят. И учтите, товарищ подполковник, вы будете тут самым старшим по званию. Остальные в званиях от старшего лейтенанта до майора. Из лейтенантов — только я.
— Это что — случайность?
— Так захотелось господину Фогту. Он даже сказал мне как-то: “Вы очен нравитесь мне, лейтенант, и я мог бы произвести вас в генерал-лейтенант. Был бы вы тогда в такой же чин, как и ваш знаменитый военный ученый Карбышев, который тоже есть у нас в плену. Но я не хочу делайт это, потому что вы можете тогда стать таким же строптивцем, как и этот ваш Карбышев”.
— А Дмитрий Михайлович Карбышев все еще, значит, у них в плену? — оживляется Огинский. — Они еще не замучили его?
— Здоров ли, не знаю, но, судя по всему, не сломлен. Фогт проговорился нам как-то, что Дмитрий Михайлович доставляет какому-то очень крупному немецкому начальству много неприятностей. А сломить его и заставить служить Германии чуть ли не сам Гитлер повелел.
— А вы, зная это, гнете тут шеи перед этим самодуром! — презрительно сплевывает Бурсов.
— Ну, это вы потом узнаете, как мы наши шеи гнем, — неожиданно зло произносит Азаров и, не попрощавшись, уходит.
А на другой день как ни в чем не бывало появляется
— Фогт, оказывается, психологический эксперимент над вами совершал! — весело сообщает он. — Хотел подольше подержать вас в одиночестве и без дела, чтобы потом вас жажда деятельности обуяла. Я случайно слышал, как он об этом Краузу сообщал. Но его торопит старшее начальство, которому он поспешил, наверно, доложить о ваших опытах по детонации минных полей. Сокрушался утром, что придется прервать этот “психологический эксперимент”. Если не сегодня, то завтра непременно к вам пожалует.
Фогт действительно “жалует” к ним на следующий день рано утром.
— Здравия желаю, господа! — бодро выкрикивает он. — Не заскучались вы тут без дела? О, я знайт, таким энергичным людям, какими есть вы, это нелегко. Да, да! Я это хорошо понимайт! Но есть идея — снова поработать. Поэкспериментировать! А? Как вы на это посматриваете?
Он молодцевато прохаживается вдоль пар, терпеливо ожидая ответа советских офицеров. Но они молчат.
— Я понимайт, — снова произносит он, — у вас нет ясность по этот вопрос. Будем тогда немножко его прояснивать. Что имеется в виду под эксперимент? Так, да? Очен корошо! Не будем играйт в мурки-жмурки, все должен быть на чистота. Так, да? Я тоже за такой условий. Итак, что есть предлагаемый вам эксперимент? Он есть корошо вам известный обстрел минный поле. То, что вы уже делал там у себя под Белгород. Вам ясен мой мысль?
Видимо давая советским офицерам возможность хорошо вникнуть в смысл его слов, капитан Фогт снова дефилирует перед ними почти строевым шагом.
— Ну, так как? — резко останавливаясь, спрашивает он. Советские офицеры по-прежнему угрюмо молчат.
— Надо подумайт, так, да? Я не принуждайт вас. Вопрос есть очен серьезный. Я понимайт. Но раз мы договорились быть на чистота, не буду от вас скрывайт: или вы продолжайт тут свой эксперимент, или — шагом марш Майданек, Освенцим, Маутхаузен! А пока — счастливо оставайться!
И он уходит все тем же чеканным шагом.
Даже оставшись вдвоем, Бурсов с Огинским продолжают молчать, хотя предложение Фогта для них уже не новость. Азаров предупредил их об этом.
— Ваше мнение, Михаил Александрович? — вволю находившись по бараку, спрашивает Огинского Бурсов.
— Ни в коем случае не соглашаться!
— А я, напротив, за то, чтобы согласиться.
Тонкие черные брови Огинского, наверное, никогда еще не поднимались так высоко.
— Вы шутите, Иван Васильевич?
— Нисколько.
— Тогда я вас положительно не понимаю.
Бурсов ложится на нары, забрасывает руки за голову и сосредоточенно смотрит в потолок. Огинскому кажется, что он погружается в изучение сложной мозаики многочисленных трещин.
“Ну и характер у этого человека!..” — почти с раздражением думает он о Бурсове.
— Я, знаете ли, не собираюсь в Майданек, — произносит наконец подполковник. — Я хочу покинуть эту гостеприимную обитель господина гауптштурмфюрера Фогта по собственному желанию, а для этого необходимо время. Вот мы и начнем с вами эксперименты по детонации минных полей, тем более что хорошо знаем, каков будет их итог.