Мир Приключений 1965 г. №11
Шрифт:
— Но ведь и немцы не дураки, догадаются, наверное, что мы водим их за нос.
— А пока догадаются, мы к тому времени что-нибудь придумаем.
3. НОЧНОЙ РАЗГОВОР
На другой день, получив согласие Бурсова и Огинского на продолжение их эксперимента, капитан Фогт довольно потирает руки.
— О, это очен корошо! Это есть благоразумство! Мне приятно имейт дело с такими разумными людьми. Но прошу и меня тоже считайт не очен просточковатым. Никакой саботаж с вашей сторона
При этом разговоре присутствует и лейтенант Азаров.
— Ну вот мы и договорились, — обращается к нему Фогт. — И теперь, господин старшина, вы можете перевести их в блок старших официров.
— Слушаюсь, господин капитан! — браво козыряет Азаров.
Фогт уже направляется к дверям карантина, но вдруг возвращается с полпути:
— Да, вот еще что: на работе с вами будет, кроме наш доктор, ваш старший лейтенант Сердьюк. Корошо?
— Нет, не хорошо, — решительно возражает Бурсов.
— Почему так?
— Потому, что он негодяй!
— О, да, да! Это немножко есть. Вы имейт в виду, что он рассказал нам об этот ваш эксперимент? Но он очен вас хвалил. Говорил, что вы оба есть большой талант. Но я вас понимайт, тут немножко есть мерзавство. И я согласен с вашей просьба. Вы будете работать с одним только наш доктор. Он есть очен короший парень, и он вам будет понравиться.
В блоке старших офицеров, куда приводит Бурсова и Огинского Азаров, вскакивают с нар семь майоров. Все они уже немолодые, с очень усталыми лицами и какими-то бесцветными глазами. Лишь у майора Нефедова, самого старшего из них, светится в глазах живая искорка.
После завтрака Азаров предлагает Бурсову и Огинскому пройтись по территории лагеря.
— Сегодня вы свободны от всякой работы, — сообщает им лейтенант. — От вас требуется пока лишь подробная заявка на все, что понадобится для вашего эксперимента. Она должна быть готова к обеду.
Они медленно идут по лагерю, внимательно всматриваясь в расположение его построек, проволочных заграждений и арку ворот с прогуливающимся по ее верхней площадке пулеметчиком. Территория лагеря невелика и, видимо, хорошо просматривается с вышек, расположенных над воротами и в центре тыльной части проволочного забора. На ней нет сейчас часового, но по ночам его выставляют. Видны и прожектора, освещающие территорию лагеря в ночное время.
“Да, охрана лагеря продумана обстоятельно”, — невесело отмечает Бурсов.
И вдруг он вздрагивает при виде старшего лейтенанта Сердюка. Голова его и левая рука забинтованы грязным, перепачканным кровью бинтом.
— Разрешите к вам обратиться, товарищ подполковник?.. — срывающимся от волнения голосом спрашивает он.
— Убирайтесь вон! — негромко, но властно произносит Бурсов.
— Но ведь я хотел как лучше… — молит Сердюк. — Знал ведь, что вы в эти эксперименты не верите. А их они заинтересовали, и теперь можно
— Плохо вы еще этого Фогта знаете, — мрачно замечает Огинский.
А Бурсов даже не смотрит на Сердюка. Он уходит с Азаровым вперед, оставив Огинского со старшим лейтенантом.
— И мой вам совет, — продолжает Огинский. — Не говорите ему о нас ничего больше и не выдавайте себя и нас за крупных специалистов подрывного или какого-нибудь иного военно-инженерного дела. Да, и еще вот что — постарайтесь возможно реже попадаться на глаза подполковнику Бурсову.
…Поздно вечером после отбоя в блоке старших офицеров царит гнетущая тишина. Все семь майоров молча лежат на нарах, не разговаривая и не задавая никаких вопросов вновь прибывшим. А Бурсов все медлит начинать разговор, все надеется, что кто-нибудь из этих потерявших веру в себя людей сам что-нибудь спросит.
— Надо бы поговорить с ними… — шепчет ему Огинский.
— Погодите, Михаил Александрович, пусть сами спросят. Неужели же им не интересно узнать у нас хоть что-нибудь о положении на фронте?
Но майоры по-прежнему молчат.
— Ну что же, товарищи офицеры, — негромко произносит наконец Бурсов, — так-таки, значит, ничто вас не интересует? Спросили бы хоть о том, как мы в плен попали, при каких обстоятельствах.
— Нам и так известно, при каких обстоятельствах в плен попадают, — равнодушно замечает кто-то в дальнем углу. — Если не сволочь, конечно, которая сама руки вверх поднимает.
— Мы не из таких, — обиженно отзывается Огинский.
— Зато нас, наверное, за таких принимаете, — ввязывается в разговор еще кто-то.
— Ну это уж вы зря, — повышает голос Бурсов. — Мы ведь тоже на фронте с самого первого дня войны и знаем, каково было в сорок первом!
— А почему именно так было? — раздается чей-то голос, и Бурсову кажется, что принадлежит он майору Нефедову. — Разобрались вы там в этом?
— Некогда было особенно разбираться, — хмуро отзывается Бурсов. — Все бои да бои. О сражении за Москву и о Сталинградской битве слыхали хоть что-нибудь?
— Имеем некоторое представление, — отвечает Нефедов. (Бурсов не сомневается более, что это именно он.) — Ну, а у нас тут, в плену, было достаточно времени, чтобы подумать о трагедии сорок первого. Вы в армии-то давно, товарищ подполковник?
— С тридцатого года. Перед войной отдельным саперным батальоном командовал. Отходил с частями двадцать первой армии от Жлобина до самого Сталинграда.
— Так вы, значит, в боях под Сталинградом участвовали? — оживляется Нефедов.
— Да, участвовал.
— Немцы считают, что Сталинградская битва была самой крупной в истории войн, — замечает кто-то простуженным голосом.
— Та, что сейчас идет на Курской дуге, покрупнее будет. Вот майор Огинский — офицер штаба фронта, ему лучше, чем мне, известна обстановка.
— Да, масштабы тут во всех отношениях побольше, — не очень охотно подтверждает Огинский.
— А вам ничего не известно, как там теперь дела? — понижает голос Бурсов. — Мы ведь попали в плен под Белгородом в самый первый день сражения — пятого июля.