Мир приключений 1971 г.

Булычев Кир

— Я бы предпочел, чтобы у него была мокрая голова в сухую погоду. Тогда все было бы просто: проверить все души, ванны и краны в Москве и установить, кто именно мыл в этот день голову.

— Боря, — сказал Шубин, — я заметил, что твои потуги на остроумие особенно настойчивы, когда у тебя нет идей. Поэтому ты обычно такой веселый человек.

— Спасибо, шеф. Неизвестно еще, что лучше: много идей и мало остроумия или наоборот.

— Еще хуже, когда нет ни идей, ни остроумия.

— Сережа, твоя самокритика разрывает мне сердце. И поэтому я тебе скажу вот

что: давай в качестве рабочей гипотезы действительно исходить из того, что этот посетитель Польских, среднего роста и с широкими плечами, вполне мог быть узбеком в операции “бидон”. Тем более, что по описанию потерпевших главный узбек был тоже среднего роста и довольно широкоплечий. Возраст пока что принимать во внимание не будем, как и его реденькую бородку. Давай дальше исходить из того, что он заезжал к Польских на машине, причем, очевидно, на такси.

— Все может быть…

— И давай исходить из того, что он должен был хорошо знать этот переулочек, знать, что там сносят дома, знать, когда там кончают работать…

— Все это он мог узнать от Польских. Он же работает недалеко оттуда.

— Это в том случае, если идея всей операции принадлежит Польских. А если это идея узбека? И сценарист он, а не Польских? Тогда именно он должен был хорошо знать этот переулок, выбрать его. “Кукольник” — из уголовных профессий одна из наиболее квалифицированных. И, как всякий хороший специалист, вряд ли он положился бы на неопытного наводчика в выборе места для работы.

— Допустим, Боря, ты прав. Что это нам дает?

— А то, Сергей, что человек с сухой головой либо живет где-то там, либо работает. Это всего лишь шаткая гипотеза, но, пока нет лучших, бросать ее, по-моему, не стоит. Есть хоть что-то, над чем работать.

— Исчезающе малая величина, стремящаяся к нулю.

— Хватит тебе постоянно бить меня нулями.

— Я им мщу, нулям. Мишка двойку вчера получил за нолик.

— Бедный ребенок. Семь лет — и такой жестокий удар судьбы… Ох, хох-хох, грехи наши тяжкие…

Голубев достал из ящика бутылку коньяка, встал из-за стола, неслышно подошел к Шубину, все еще стоявшему лицом к окну, приставил бутылку к его спине и громко скомандовал:

— Хенде хох, русс, сдавайс!

Шубин поднял над головой руки:

— Гитлер капут! Проигрыш?

— Так точно, товарищ майор. Пострадал за родное “Динамо”.

— Армянский?

— Так точно, три звездочки.

— Это хорошо, — мечтательно вздохнул Шубин.

— Тш-ш, товарищ майор, кто-нибудь услышит — решит, алкоголик в МУРе.

— Ничего, скажем, следственный эксперимент. А что ты сейчас собирался делать?

— Да ничего особенного…

— Может быть, поедем ко мне? Сейчас позвоню Вере. Он набрал номер и сказал в трубку:

— Верочка, ты не волнуйся, но у меня очень неприятные новости. Понимаешь, Борис случайно нашел у себя в столе бутылку коньяка…

— Идиот, — добродушно сказала Вера. — Приезжайте, — и положила трубку.

— Не женись, Боря, — грустно сказал Шубин, надевая пальто.

— Стараюсь, товарищ майор.

…Миша еще не спал, с криком выскочил

в коридор в одной пижамке и прыгнул на шею Голубеву.

— В отца ты, Мишуля, интуиция у тебя. Чувствуешь, что у меня в кармане. Вот тебе шоколадка за двойку.

Вера грозно нахмурилась сквозь улыбку:

— Ты с ума сошел! Вырабатываешь у ребенка положительный условный рефлекс на двойки.

— Эх-хе-хе, а на что еще детям друзья дома? Воспитывают родители, а портят дяди. Как ты считаешь, Майкл?

— Это ты юмор говоришь.

— Правильно, Майкл, молодец.

— Спать, — решительно скомандовала Вера. — Попрощайся по-английски и бегом в кровать, уже половина девятого.

— Гуд найт, — сказал мальчик и в сердцах добавил: — Вырасту — сроду спать не буду ложиться.

Они уселись за стол на кухне, и Голубев торжественно достал из кармана бутылку.

— Нун гут, загте дер бауэр, — удовлетворенно сказал он.

В школе на уроках немецкого они долго читали один и тот же рассказ про крестьянина, и запомнившаяся фраза употреблялась ими на все случаи жизни.

В прошлом году на стадионе в Лужниках Голубев заметил со своего места Стасика Феофанова, с которым не виделся с окончания школы. Стасик, солидный и слегка полысевший, смотрел на разминавшихся перед началом матча футболистов и разговаривал с соседом.

Голубев сложил руки рупором и крикнул:

“Нун гут, загте дер бауэр!”

Стасик на мгновение оцепенел, потом подпрыгнул, словно прямо под ним взорвалась петарда.

Он увидел Голубева в трех рядах от себя, взмахнул руками, расплылся в блаженнейшей улыбке, в которой, казалось, участвовала даже его лысина, и заорал:

“Нун гут, загте дер бауэр!”

Соседи, забыв про игроков, с удивлением смотрели на двух людей, колотивших друг друга по спинам жирными, раздувшимися портфелями и выкрикивавшими:

“Нун гут!..”

“Загте дер бауэр!..”

— Вполне согласен с твоим бауэром, — кивнул Шубин. — Действительно, гут. Пододвигайте ваши стаканы, леди и джентльмены.

— Дикари вы все-таки, — улыбнулась Вера, подставляя тем не менее стакан. — Коньяк — и в стаканы. Коньяк полагается пить по капельке, скорее даже нюхать его, согревая в руке бокал, чтобы лучше почувствовать аромат.

— Это точно, — охотно согласился Голубев. — “Да, скифы мы, да, азиаты мы с раскосыми и жадными глазами…” А.Блок. Указываю автора во избежание обвинений в плагиате.

— Для плагиаторства нужно быть культурным человеком, — наставительно сказал Шубин. — Итак, мои маленькие бедные друзья… Вера, ты мне друг? Ты меня уважаешь? То-то же… Итак, за культуру!

Они выпили, закусили, и Голубев подумал, что жизнь все-таки хороша, и сидеть вот так у Сережи и Веры, трепаться, ощущать тепло коньяка и этой милой пары — это все-таки здорово. И вечно мы недовольны, вечно мы куда-то торопимся, вечно нас разъедает какая-то неудовлетворенность, и годы идут, черт бы их побрал, и не замечаем мы, не умеем оценить радости, не подверженной преходящей моде и преходящим заботам, не умеем отличать настоящее от всякой чуши…