Мир приключений 1978 г.
Шрифт:
— Кстати, я не слышу винного запаха. Может быть, мне вначале показалось?
— Да нет… Не показалось… Просто это тоже секрет изобретателя, — усмехнулся Николай.
— А все-таки…
Пришлось рассказать о тропическом рецепте и съеденном за ночь сахаре, истории с термосом и неудачном обгоне.
— Послушайте, когда вы, как говорят у вас, начали меня «разрабатывать», вы ведь наверняка узнали обо мне… ну, если не все, то очень многое?
— Как вам сказать, — замялся Николай.
Это была его «кухня», пускать в которую он не хотел да и не имел права. Чтобы заполнить неловкую паузу,
— Что ж… Неясностей оставлять нельзя. Только я очень прошу вас не считать меня сентиментальным. А впрочем… разве это так уж плохо — быть сентиментальным?
Николай взглянул на него и, еще ничего не понимая, стал разворачивать сложенный вчетверо лист плотной бумаги.
— Дело в том, что я езжу сюда, в Н., на могилу единственной женщины, которую я любил. Она служила врачом в нашей бригаде. Здесь стала моей женой. Полевой, походной женой, как острили в те годы заштатные остряки. И это можно понять: нам просто негде было зарегистрироваться. В войну по-новому перерешали многие вопросы, а вот этот почему-то не продумали. Да мы, вероятно, и не спешили с оформлением брака — нам было просто хорошо.
Ее убили в сорок пятом, весной. В одну из последних, уже глупых, обреченных бомбежек. Я похоронил ее… Нет, не так… Я не хоронил. Я примчался с переднего края после того, как могила была засыпана… Пользуясь своей властью, я только и сделал, что приказал сварить ограду. А потом привез из Восточной Пруссии сирень. Темно-фиолетовую, почти черную… Служил, думал, что забуду, женился, но все равно помнил. И жить с женой, очень, в сущности, хорошей женщиной, не смог. Помнил только одну. И я не стал врать сердцем и разошелся. Живу один и езжу сюда… к своей единственной… Это сентиментально?
Грошев молчал. Да и что ответишь на такой взрыв откровенности? Видно, слишком многое свалилось на инженер-подполковника, что он вот так, сразу, приоткрыл свое сердце. И это следовало ценить.
Но Николай не только ценил. Он любовался Тихомировым, его внутренней чистотой, его верностью и даже вот этой минутной слабостью.
— Нет, — помотал он головой. — Нет, это не сентиментальность. Это трудная жизнь. — Он подумал немного, машинально разворачивая бумагу, и добавил: — Знаете, Александр Иванович, чем дальше уходит война, чем чаще открываются ее подробности, тем надежней мы, молодые, не видевшие боя, понимаем и ценим любовь и ненависть… Во всяком случае, стараемся понять.
Тихомиров молча смотрел на дорогу. На нее из-за поворота вывернулся желто-синий милицейский мотоцикл. Николай, думая о Тихомирове, все так же машинально развернул, наконец, бумагу и рассеянно посмотрел на нее.
28
Посмотрел и вздрогнул. На бумаге была нарисована схема местности. И он сразу понял какой: того самого оврага-лощины, возле которой Волосов совершил свое преступление. Строения, нанесенные пунктиром, и строения, вычерченные сплошными линиями, крестики, кружочки, полукружья с зазубринками, похожие на тактический знак стрелкового окопа, волнистые замкнутые линии, квадратики и ромбики. И ни одного какого-нибудь особого, единственно
— Узнаете? — спросил Николай у Тихомирова, протягивая ему схему.
Тихомиров мельком взглянул на схему и кивнул.
— Да. Это лощина возле совхозной овчарни и прилегающий к ней район. Крестики, по-видимому, могилы погибших. Ромбики… Да, а ромбики — некогда стоявшие там подбитые танки. Впрочем, их давно вывезли в металлолом. Ну-с, старые окопы… воронки… заросли сирени…
— Вы часто там бывали? — быстро спросил Грошев.
— Да. Даже сегодня.
Внутреннее напряжение, кажется, достигло предела. Десятки самых противоречивых вариантов мелькали в голове, и Николай, мгновенно, безжалостно отбрасывая их, отсортировывая факты и фактики, тасовал их, расставляя в самых невероятных порядках, пока не родилась догадка.
— Скажите, Александр Иванович, свою машину вы перекрашивали не только из эстетических соображений?
Тихомиров быстро исподлобья взглянул на Грошева и хмуро кивнул:
— Вы правы. Мне не хотелось скандалов в этом тихом и для меня особом месте.
И тут к машине подошли старшина, Радкевичиус и незнакомый старший лейтенант милиции. Он представился:
— Инспектор госавтоинспекции Новак. Прибыли вам в помощь.
— Очень хорошо, товарищи, — обрадовался Грошев. — Сейчас составим акт изъятия денег из машины… — Он осекся, потому что чуть не сказал «инженер-подполковника», но вовремя вспомнил, что сейчас это воинское звание нужно употреблять с приставкой «в запасе». Нужно было сказать «гражданина» или, что в таких случаях говорится гораздо реже, «товарища».
И тут он уловил настороженный взгляд старшего лейтенанта Новака. Для него, кажется, было очень важно, как назовет Грошев Тихомирова. И Грошев твердо сказал:
— …товарища Тихомирова.
Старший лейтенант отвел взгляд и протянул руку Тихомирову.
— Здравствуйте, товарищ подполковник.
— Здравствуйте, Новак, — ответил Тихомиров, пожимая руку. — А вы, кажется, в чем-то усомнились?
В голосе Тихомирова звучала ирония. Новак воспринял это как должное. Он пожал широкими плечами:
— Возможно… Такая работа. Всему верь и все проверяй. Ведь и вы, сколько помнится, так учили…
Тихомиров внимательно всмотрелся в лицо старшего лейтенанта и кивнул:
— Пожалуй, правильно.
Грошев обратился к Радкевичиусу:
— Скажите, у вас нет специалиста по сирени? Любителя, какого-нибудь селекционера? В крайнем случае, толкового биолога или краеведа?
Оперативник подумал, приглядываясь к Грошеву, — слишком уж весело-деятельным казался он в эти минуты.
— Разве что в средней школе…
— Хорошо. Александр Иванович, наши все равно на дневке, а машина у вас в порядке, как я понимаю. Может быть, поможете нам довести дело до конца? Чтобы ни у вас, ни у нас не осталось ни малейших сомнений?
Спокойно-уверенное, веселое и деятельное настроение следователя, кажется, заражало всех, и Тихомиров, подумав, с улыбкой кивнул:
— Ладно… Будем действовать, как учили: всякое дело или решение обязательно доводить до конца.
Они распрощались со старшиной и поехали в местную среднюю школу, потом разыскали биолога и показали ему сухую ветку сирени.