Мир приключений 1985 г.
Шрифт:
— Мне на девятый троллейбус! — побледнев, повторила Марина слова Флоры. — Я хочу ехать одна…
— Пожалуйста! — сказал я, и не без некоторого облегчения.
Вот уж три дня Флора не заваривала мне кофе. Она вела себя подчеркнуто официально, аккуратно исполняла секретарские обязанности. Звонила по телефону всем, кому следовало, перепечатывала письма и материалы. Но на ее лице ни разу не возникло даже дальнего отсвета улыбки. Почему? Конечно же, на все имеются причины. Интересно, о чем они говорили с Мариной, когда летели вызволять меня в приморский город? Предположим, Марина сказала ей что-то, чего не следовало бы говорить. Но ведь это еще не повод, особенно для секретаря корреспондентского
И я сам отправлялся на кухню.
Как-то раз, почему-то сознательно сделав это в присутствии Флоры, я позвонил Марине, расспросил о самочувствии, твердо пообещав в свободное время все же докопаться до сути внезапных превращений безголосых в голосистые. Флора не подымалась, не уходила посреди разговора, не проявила никаких признаков заинтересованности. Она не подняла головы от машинки, но, я уверен, слышала каждое мое слово. Марина пообещала в ближайшее время зайти на корреспондентский пункт и передала привет от Николая Николаевича. Я так и не понял, был ли он во время разговора с нею. Но говорила Марина так, будто нас слышал кто-то третий. Впрочем, в таком случае мы были на равных. Ведь меня тоже слушала Флора.
В ту пору мы с Флорой работали над статьей, внешне очень простой, а по сути — едва ли не одной из самых каверзных за всю мою журналистскую практику. Я пытался защитить молодого педагога, которого, собственно, ни в каких конкретных грехах не обвиняли. Просто некоторые детали его поведения вызывали нервный зуд у коллег. Так, он разъезжал по городу на маленьком красном электромобиле собственной конструкции, в беседах с учащимися признавал, что любой педагог, как и всякий человек, может ошибаться (не подрыв ли авторитета воспитателя?), организовал поход на моторных лодках по пути древних варягов: Балтика — Ладога — Днепр — Черное море. Кроме того, этот педагог — а звали его, что я навсегда запомнил, Андрей Петрович Шагалов — на своих уроках истории предлагал учащимся писать дневники от имени Суворова (в ту ночь, когда он решился на переход через Альпы), Кутузова (перед последним свиданием с императором Александром) и даже не очень грамотного Степана Тимофеевича Разина… Может быть, во всем этом и были отступления от канонической педагогики. Но одно несомненно: все его бывшие учащиеся великолепно сдавали вступительные экзамены по истории в вузы. Много лучше, чем выпускники других школ.
Мне предстояло мягко, без нажима, без будоражащего пафоса доказать, что ребята не случайно любят Шагалова и что во всей ситуации нет никакого вызова остальным педагогам и районным органам народного образования. Работал я над статьей долго, несколько раз ее переписывал, отыскивая наиболее гибкие формулировки. Наконец Флора перепечатала статью и сказала:
— Удалось. Осторожно, точно, но вместе с тем смело.
И тут же отправилась на кухню варить кофе. Мир был восстановлен.
— Итак, я прощен?
— Может быть.
— Потрудитесь объясниться определеннее.
Флора засмеялась.
Я действительно походил на человека, застегнутого на все пуговицы, да еще натянувшего поверх костюма противомоскитную сетку — чтобы ни один комар не пробрался к душе и не ужалил. Наверное, это оттого, что, как бы я ни храбрился, многое и разное пришлось мне претерпеть за последние годы. И я оделся в панцирь, изготовленный из сверхпрочного материала: смесь ироничности с прямолинейностью. День, когда я перестал быть «господином Онегиным»… Собственно, почему день? Это был вечер. Над бульварами висел мелкий дождик, что часто случается в этом городе. Свет фонарей дробился, плыл по мокрому асфальту. В спектакле Юрий Ильенко пел Зарецкого — три фразы во время дуэли да две на балу у Лариных.
Зарецкому не хлопают. Его не вызывают на «бис». Его вообще не замечают. Пришел, ушел, что-то пропел. Таких
Но в тот давний дождливый вечер (в такую погоду голос обычно «гаснет», а иногда даже меняет окраску тембра, особенно на верхнем регистре) центральной фигурой спектакля был Зарецкий. Его ждала Марина. На него смотрели из-за кулис два голубых глаза. И может быть, никогда еще и нигде господин Онегин не бывал до такой степени лишним человеком. Настолько никчемушным и даже самому себе не нужным, что совершенно непонятно, как он умудрился все же попасть в Ленского? Куда проще было подставить собственный лоб под пулю и разом решить все проблемы… Говорят, женская любовь неисповедима. Иной раз женщины любят почему-то слабых и беззащитных — материнский инстинкт или что-то в этом роде. В популярных статьях на темы психологии этому даже пытаются дать объяснение: мол, сильная женщина должна любить слабого мужчину, а сильный мужчина слабую женщину. И таким образом в перспективе происходит некое выравнивание вида. Потомство у разных пар будет примерно одинаковым и с равными возможностями. В тот вечер победил Зарецкий. Зарецкий и получил в компенсацию Марину. Может, именно потому, что сам не мог стать Онегиным?
— О чем вы думаете?
— Простите, Флора. О разном. Если вам что-то в моем поведении кажется обидным, скажите прямо. Вы отличный секретарь. И очень мне помогаете. А когда закончите университет, то станете хорошим журналистом. Я в этом уверен. Кроме того, вы мне чисто по-человечески симпатичны. Просто эта история с голосами вышибла нас всех из колеи. Как видите, даже в наши времена случаются вещи загадочные.
— Вы давно знакомы с Мариной Петровной?
— Когда я ее впервые увидел, мне было столько, сколько сейчас, наверное, вам. Пусть ее появления на корпункте вас не тревожат и не смущают.
— Меня ничто не тревожит, — сказала Флора. — Но я думаю, может быть, нам съездить к той женщине, о которой я вам говорила?
— В Закарпатье? Зачем? Не напридумывали ли мы сами бог знает чего?
— Нет, — сказала Флора. — Ничего мы не напридумывали. Безголосые стали петь — это факт. Я не смогу спокойно спать, пока не пойму, откуда такое взялось. А вдруг существует какой-то инженер или врач, который проделывает такие фокусы?
— Допустим. Но отыщем ли мы его?
— Обязательно! Вас, если уж вы что-то решили сделать, ничем не удержать.
— Помилуйте, Флора, вы завышаете мои возможности!
— И не думаю! Ведь я каждый день печатаю ваши статьи, веду дела… Это дает мне право.
— Так чем же я отличаюсь от Вячеслава Александровича, который работал здесь раньше?
— Вячеслав Александрович был высок, добр, мягок в обращении и очень улыбчив, — сказала Флора. — А вы какой-то дикий…
— Что? — спросил я. — Да вы все сговорились обзывать меня диким!
По лицу Флоры пробежала тень.
— Я ни с кем не сговаривалась.