Мир приключений 1985 г.
Шрифт:
— В чем же моя дикость?
— Я сегодня перечитала еще одну вашу статью об инженере с завода мотоциклов. Зло и честно написано. Вы даже об обычных фактах говорите так, что, когда читаешь, становится почему-то тревожно. Вы должны, вы обязаны расследовать историю с певцами.
Флору прервал звонок у двери.
Оказалось, к нам пришли Марина и Николай Николаевич.
— Ну так что же истина? — спросил Николай Николаевич, не здороваясь. — Познаем мы ее или нет?
— Нет, не познаем. Пора возвращаться к реальности. К нормальной жизни со вкусом, с цветом, с запахами. От того, что кто-то
— Можно и возразить. Нынче такое время… Время говорливых людей, сказал Николай Николаевич, усаживаясь. — Сейчас я работаю над повестью…
— А я над статьей, — не слишком вежливо прервал я его. — И давайте заниматься своими прямыми делами.
— Прямыми делами? — переспросил он. — Какие дела надо считать прямыми, а какие нет? Пойди разбери!
— Мои прямые дела — писать статьи. Хотя бы те, которые внесены в квартальный план редакции.
— В вас играет желчь, как было принято говорить в старину, — сказал Николай Николаевич. — Выражение с медицинской точки зрения, может быть, и бессмысленное, но образное.
Марина сидела рядом с Николаем Николаевичем и молчала. И молчание это было почему-то зловещим. А Флора так и осталась у машинки. Длинная нога с высоким подъемом, короткая юбка из странной ткани в клетку и блузка в горошинку. Я точно впервые заметил ее. Был себе секретарь корпункта со странным именем, с непонятными речами о давно уехавшем Вячеславе Александровиче. Не то мебель, не то обязательное приложение к выстроившимся на стеллажах папкам с архивами. Кого же в эту минуту она напоминала? Когда-то я придумал, что она напоминает продавщицу цветов из комедии Бернарда Шоу «Пигмалион», которую безумный профессор Генри Хиггинс «выучил на герцогиню». Но ведь настоящей Элизы Дулиттл никто из нас не видел и видеть не мог. Она жила лишь в воображении самого Шоу. А те актрисы, которые пытались Элизу изобразить, лично меня только раздражали. Может быть, есть роли, которые не следует играть, и пьесы, которые не следует ставить на сцене? Доводилось ли вам хоть однажды встретиться в театре с Чацким, который показался вам именно таким, каким представлялся при чтении пьесы?
— Вы сегодня не в духе, — заметил Николай Николаевич. — Между тем мы тут для серьезного разговора.
Марина поднялась и подошла к окну. Понятия не имею, что интересного она могла увидеть в нашем унылом дворике-колодце, но всем своим видом она давала понять, что наша с Николаем Николаевичем беседа ей неинтересна и она не намерена терять время на пустое времяпрепровождение. И вообще, в самом визите Марины и Николая Николаевича было нечто нарочитое, может быть, даже заранее продуманное.
— Я много думал над всем тем, о чем мы говорили в последнее время. Николай Николаевич снял очки и принялся тщательно протирать их кусочком замши. — Поначалу и у меня самого возник соблазн принять участие в розысках таинственного человека, дарящего другим голоса. Но сейчас, по зрелом размышлении, я предпочел бы…
— Мне надо уйти, — сказала вдруг Флора. — Если понадоблюсь, звоните.
Ее каблуки
— Если бы молодость знала, если бы старость могла! — ни с того, ни с сего произнес Николай Николаевич; впрочем, эта реплика наверняка имела какое-то отношение к Флоре. — В своей повести мне хотелось бы поднять проблему права каждого человека на талант.
— А кто это право оспаривает?
— Сама жизнь. Мало просто объявить всех равными перед законом. Дело в том, что у нас возможности неодинаковы. Один в силах стать творцом космических кораблей, другой — рекордсменом по прыжкам в высоту, а третий — ни тем ни другим. Так вот, мы должны стремиться к тому, чтобы «третий» не был лишним, не был обделенным. Недаром в популярной песне поется: «Я не третий, я не лишний, это только показалось…» Крик души! Кто из нас думал хоть однажды, что он тот самый лишний, без которого можно было бы и обойтись? Хотя, с другой стороны, мы, как часть природы, не вправе вопрошать: зачем мы? Природа так задумала, не спросясь у нас. И каждый обязан терпеливо нести свой крест…
В те минуты я очень терпеливо нес свой крест: выслушивал витийствования классика областной литературы, считал в уме до ста, потом до двухсот — только бы не затеять спор и не наговорить чего-нибудь лишнего. Кроме того, я не мог понять поведения Марины. Отчего она стоит, заложив руки за спину, у окна? Кто инициатор этого разговора — она или классик областной литературы?
— В тот вечер, — спокойно продолжал Николай Николаевич, — в тот вечер, когда я провожал Марину к корреспондентскому пункту…
— Так это вы были в белом плаще?
— Не помню. У меня три плаща. Разного цвета. История с розысками волшебника, дарящего людям голос, как вы отлично понимаете, бред, ересь, химеры, пригрезившиеся в тяжелом предутреннем сне. Поиграли мы с вами в фантастику — ну и хватит. Никто не ждал, что вы с такой истовостью возьметесь за дело. В том числе и я — хотя бы в тот день, когда беседовал с вами в кафе. Если бы знал, что дело примет такой оборот, поостерегался бы откровенничать… Вся эта история неприятна Марине. И я испытываю чувство вины перед нею.
Тут Марина наконец отошла от окна.
— Думаю, будет лучше, если мы побеседуем с глазу на глаз, — сказала она.
— Со мною? — Николай Николаевич выглядел ошарашенным: такой поворот дела был для него явной неожиданностью.
— Нет. С ним.
Я отметил про себя это «с ним». Оно не предвещало ничего приятного. Но счел, что уклоняться от разговора тоже было бы неверным.
— Подождать внизу?
Мне очень хотелось сказать: «Как в тот раз. Вам не привыкать». Но сдержал себя. Марина успокоила Николая Николаевича, объяснив, что разговор будет коротким.
— Итак? — спросил я, когда дверь за Николаем Николаевичем закрылась.
— Сигарету!
— Гляди, научишься курить.
— Да уж все равно. Свое я оттанцевала, как та стрекоза. А педагогу хорошее дыхание уже ни к чему. Ты не мог бы отсюда уехать?
— С какой стати?
— Действительно. Я говорю глупости. Должность, зарплата, положение и прочее.
— Зарплата и положение тут ни при чем. Но, согласись, не каждый день хорошие знакомые просят кого бы ни было уехать из города.