Мир приключений 1985 г.
Шрифт:
Макдональд с интересом следил за американцем. В своих сетованиях тот, пожалуй, перебирал через край. Срываясь на крик и размахивая руками, он только что не стенал, призывая на местных монахов все кары небес.
— Я притащился сюда только затем, чтобы найти бутанскую, вы понимаете — именно бутанскую бронзу! Но они ничего — это звучит парадоксом — не желают продать! Их не привлекают ни деньги, что еще как-то можно понять в этой дыре, ни вещи. Единственное, на что они еще могут клюнуть, так это спиртное. И тем не менее за две бутылки «Канадиэн клаб» я не смог выменять пару ничтожных музыкальных тарелочек! На Тибетской улице в Катманду их сколько угодно.
— Так в чем же проблема?
— Но мне-то нужны бутанские!
— Ну а если все же попробовать
— Тс-с! — Смит предостерегающе поднял палец. — Ни слова более!
Макдональд украдкой поглядел на партнера.
— Вы даже не подозреваете, насколько фанатичны здешние красношапочные ламы… — Смит изобразил отстраняющий жест и склонил голову. Его увязшая в марганцевом зернистом осадке трубка вскипела пузырями пены и захлебнулась. — Одним словом, держите язык за зубами, иначе вы осложните жизнь не только себе, но и мне. Право, я не ищу дополнительных трудностей.
«А он совсем не так прост, этот янки, каким кажется с первого взгляда», — отметил Макдональд.
Привалившись спиной к тюкам, Смит отодвинул остывшее пойло, перевел дыхание и вдруг достал откуда-то новенький корнет-а-пистон. Полилась пронзительная, чуть прерывистая мелодия. Потом американец запел хриплым и довольно приятным голосом. Только песня его оказалась несколько странноватой:
Ты с красоткой усни на росистом лугу, Пробудись под крестом в Фамагусте…Фамагуста?.. Макдональда однажды занесло в этот пропахший жареной скумбрией городишко. Он живо представил себе греческое кладбище, посыпанные слепящей коралловой крошкой аллеи и пыльные, облепленные грязной паутиной кипарисы. Контраст с росистым лугом намечался разительный.
Макдональд встал, ополоснул руки из высокой бамбуковой бутылки и по наклонному бревну с насечками вместо ступенек спустился в хлев. Лохматые звери, перестав жевать, глухо переступили копытцами и шарахнулись в дальний конец. В настороженных и совершенно диких глазах блестела маслянистая влага. Столь же недобро и тускло лоснился лед, схвативший лужи на дворике. Холодно и безмерно одиноко было в опустелой вселенной. И лишь на плоской кровле крайнего дома шаталось под ветром пламя костра. Четко обозначенный силуэт монаха в остроконечном колпаке с развевающимися наушниками порой заволакивало дымом. Сладковатая гарь кизяка улетала в неведомые пространства кристальной ночи, где душераздирающе скрежетали терзаемые подвижкой льды.
Демон тьмы и все злые силы ламаистского ада сомкнули враждебное кольцо у дверей зачарованного королевства.
Небольшой отряд с контрабандным героином полз по гребню, вознесенному на довольно скромных для Гималаев высотах. Одиннадцать суток стрелка авиационного альтиметра подрагивала в основном возле риски 3000 метров. Затем начался постепенный подъем. Легко обойдя китайские пограничные посты, местонахождение которых было точно известно, начальник дал знак остановиться для короткого отдыха.
Аббас Рахман положил автоматическую винтовку М-16 и принялся расшнуровывать рюкзак. Самое время было достать коврик, чтобы встретить восход первой из предписанных мусульманину на каждый день молитвой — ас-субх. Саджад — коврик, привезенный Аббасом из паломничества в Мекку, — лежал под высотным комплектом, защищая пластиковые мешочки с драгоценным порошком. В комплект, весивший около десяти килограммов, входили двухместная нейлоновая палатка, два утепленных спальных мешка, надувные матрасы и легкая спиртовая кухня с пластмассовой посудой. Еду и боеприпасы нес на себе напарник Аббаса одноглазый Муслим, знавший горы не хуже язычников шикари, служивших в отряде проводниками. Долгой практикой было установлено, что заплечный груз не должен превышать тридцати двух килограммов, поэтому, за вычетом оружия и снаряжения, на каждого приходилось девять-десять килограммов наркотика.
На берегу высохшего потока, где сквозь черный гравий прорезались пучки низкорослых голубых ирисов, Аббас расстелил коврик и преклонил голову, обвязанную зеленой чалмой. Ему не пришлось искать Мекку по компасу. Над острыми зубьями скал, над ущельем, залитым сгущенным туманом, вспыхнули золотистые перья. Светозарная Маричи неслась над миром на колеснице, запряженной тройкой розовых поросят, и прозрачные изумрудные диски дрожали по обе стороны всплывающего солнца.
О чем просил всемогущего аллаха чернобородый пакистанец с вечно сумрачным, изрытым оспой лицом в это дивное утро мирского обновления, когда каждый камень лучился животворным светом и на глазах прорисовывались сквозь быстро тающие облака лесистые холмы, окруженные прихотливым амфитеатром террас? Чего ждал от вечности послушный раб исламского старца и опиумной мафии? Кто станет прислушиваться к самозабвенному лепету человека, который отбивает поклон за поклоном, простирая руки к разгорающимся зеркалам ледников?
Но если Аббас молил об удаче предприятия и благополучии в пути, его словам не суждено было достигнуть ушей аллаха.
Иные боги взирали с этих полыхающих радужной пылью высот. Иные уши прислушивались к невнятному шепоту на здешних, оберегаемых молитвенными флагами перевалах, где от чортэня [10] к чортэню, от гомпы [11] до гомпы были исчислены мили и взвешены судьбы людей.
После разгрома восстания горцев рассеянные отряды повстанцев, вынужденные спуститься с гор и искать приюта у соседних народов, создали новую реальность. Загнанные в дикие пустыни и укромные пещеры, оседлавшие самые труднодоступные перевалы, отдельные группки вынуждены были временно отказаться от открытой борьбы. Доведенные до отчаяния люди в поисках еды, оружия и медикаментов лишь изредка выходили на караванные тропы, чтобы атаковать военный обоз, а то и просто взять доброхотную дань с купцов.
10
Чортэнь — культовое сооружение.
11
Гомпа — ламаистский монастырь.
Воспитанные в тибетских традициях уважения к жизни во всех ее проявлениях, кампа не стремились пролить кровь и, получив самое необходимое, надолго исчезали в горах. Однако для влиятельной и превосходно оснащенной опиумной мафии они сделались настоящим бичом.
Свободные от многих предрассудков молодые тибетцы, хотя и носили на широкополых армейских шляпах кокарды с изображением далай-ламы, не хотели возврата к старому. Они читали Сунь Ят-сена, и у каждого из них были родственники, продавшие тело и душу ради дыма, навевающего сладкие сны.
Пока мусульмане-охранники совершали салят, а кули разогревали мясную тушенку с рисом, начальник отряда — сухопарый, но крепкий старик неизвестной национальности — шептался с двумя голоногими шикари. Одетые в хлопчатобумажные рубахи, выпущенные поверх набедренных повязок, проводники не ощущали холода и были готовы продолжить путь. В один голос они советовали саибу обойти Большое ребро — с севера по давно заброшенной тропе, где тибетцы прежде перегоняли на Гималайские базары коз, нагруженных мешочками соли. Несмотря на сужение тропы, когда идти следовало двойками в связках, это был вполне надежный лэм, [12] выводящий прямо к Синему ущелью, где можно переночевать в заброшенной гомпе.
12
Лэм — дорога. (тибет.)