Мир приключений 1986 г.
Шрифт:
Шел уже третий час смены, по–прежнему погромыхивало над перевалом, и все было до тоскливости благополучно, когда по–змеиному зашипел зуммер полевого телефона. «Наверное, кто–то из Гивиных поклонниц, — подумал я (диспетчеры вызывали нас по селектору) и протянул руку: — Проведу я сейчас разъяснительную работу. «Полевка» все–таки не для светского трепа».
Но в трубке послышался характерный гортанный басок начальника цеха канатных дорог Ибрагима Ашотовича Хохова:
— Кто это?
— Дежурный Байкалов у аппарата. — Я уже вскочил, понимая, что что–то стряслось:
— Немедленно с инструментом самым коротким путем к Руднику! От шахтоуправления навстречу идет грузовик.
— Сколько выходить? Что понадо… — одной рукой придерживая трубку, я придвинул журнал, чтобы зафиксировать вызов, но Хохов не дал закончить:
— Все, кто есть. Всё, что есть. И быстро, понимаешь, быстро.
Мы выскочили из дежурки, застегиваясь на ходу, и, срезая полуверстную петлю серпантина, сразу рванули на скороходке. Крутая и каменистая, местами с хилыми дощатыми ступеньками, зато с «перилами» — тросиком, натянутым на железных колышках, — эта тропинка сбивала дыхание, но позволяла выиграть минут десять–двенадцать.
Где–то посредине я приостановился, глянул вверх — обе линии работали нормально. Над предохранительной сетью, чуть покачиваясь, непрерывной чередой бежали вагоны. В чем же дело? Авария на Руднике? Но горноспасателей там хоть отбавляй, да и наш инструмент ни к чему. На «пассажирке»? Ну, чудес–то все–таки не бывает. Однако раздумывать было некогда.
Навьюченные ящиками со всем аварийным набором, бензорезом, домкратами и талями, мы выбрались наконец на дорогу. До следующего места, где можно было срезать петлю, оставалось метров сто, когда навстречу, стреляя из–под колес щебенкой, вылетел куцемордый вездеход.
Что стряслось? С кем? Где? Но водитель знал немногим больше нашего. Стала «пассажирка». Повреждение неподалеку от опоры, у Нижней станции. Нас вызывают на Верхнюю. Но что же конкретно произошло?
Запаса прочности в «пассажирке» — на два землетрясения, система безопасности — высшего класса. Ходовая тележка — с автономным тормозным приводом, в гондоле — проводник, ручная лебедка, люк в полу и «штаны» — подвесная беседка–мешок на одного человека. Даже если случится что–нибудь совсем уж невероятное — станет ГЭС, сгорит генераторная и одновременно лопнут тяговые канаты, — все равно и в этом случае пассажирам ничто не угрожает.
За двадцать минут в скачущем кузове мы чуть не остались без языков, пытаясь хоть до чего–то договориться, к чему–то прийти, но толку все равно не было. А на станции, у шахтоуправления, все оказалось неожиданно спокойно и чинно, только народу чуть больше, чем обычно бывает в это время. Дежурный оператор, встретивший нас на пороге машинного отделения, даже не подавал виду, что что–то случилось, и я на мгновение подумал, не разыграл ли нас какой–то лихой чревовещатель. Но только на одно мгновение.
Заперев за нами дверь, оператор стремительно метнулся к селектору:
— Прибыли, Ибрагим Ашотович.
Хохов, видно, не отходил от аппарата.
— Байкалов, слушай меня. Гондола стала в семи
Это была классическая манера нашего начальника. Он отдавал приказы, только выслушав тех, кому предстояло их выполнять. В любых случаях.
Петрович, запыхавшийся, чуть побледневший, на обтянутых скулах резко проступили въевшиеся порошинки, легонько отодвинул меня от селектора:
— Как со второй кабиной?
— Было двадцать три человека, сейчас эвакуируются по одному на беседке. Должны успеть.
— А разве в первой что–нибудь с «мешком»?
— Хуже. — Хохов выдержал короткую паузу. — Там женщина. На восьмом месяце. А через нижний люк… Ну, ты сам понимаешь.
— Та–а–ак… — Петрович отвернулся от селектора, глянул на нас, покусывая нижнюю губу. Чуть прищуренные глаза его были холодны и серьезны. — Та–а–ак, — повторил он и крепко потер подбородок. — Худо. Долбануло–то, видать, прыгуном.
— Проходчики, понимаешь, проходчики рекорд сегодня ставили, — торопливо, взахлеб зашептал сбоку оператор. — Профком встречу им организовал, ну, семьи, конечно, приехали, и одна там… — Он показал, какая была одна. — Я не видел, как она в кабину прошла, я…
— Не трясись, курдюк овечий, — оборвал Пешко его растерянный шепот–вопль. — Смотреть противно. Кто тебя винит? — И, враз позабыв об операторе, уже задумчиво добавил: — Надо же! И ветер, и прыгун… Да еще в подвеску.
Действительно, сочетание было фантастическим. Прыгун, камень, по каким–то неведомым причинам стронувшийся с вершины и заскакавший вниз по склону, ударяясь о бараньи лбы валунов, раз за разом набиравший скорость и силу, шел со свистом, иногда стометровыми дугами и был способен сработать как ядро древней мортиры. Но чтоб шальная его траектория оказалась нацеленной точно в подвеску? Теоретически метеорит может угодить в трубу паровоза, но о таких происшествиях газеты пока не писали.
— А гондолу, друзья, придется вести вниз. — Бражелон поежился и зачем–то начал разминать свои бицепсы. — Там ветер все же послабей будет. Но там и опора…
— Угу. — Петрович кивнул и опять обернулся к селектору. — Ибрагим Ашотович, а пожарную туда никак не подгоним?
— Думали. Машина не пройдет. А лестницу снимать…
— Понял. — Петрович не тратил времени на пустые разговоры. — Переждать ветерок? Покачаются, не умрут.
— А начнет рожать с перепугу? Да и оплетку несущего может порезать.
— Так, ясно. Ну, что ж, пустим люльку. Будем чистить.
— Кто пойдет?
— Разберемся, это недолго. А вы вот что: лебедку бы надо к опоре подкинуть до тросов. Если крепко задувать станет, расчалить надо будет кабину, чтоб не так болтало.