Мир Приключений 1990 г.
Шрифт:
— Учту, — сказал Нури. — Мы пока в исходной точке, знаем, что Вальд сделал кибера и продал его пророку, это мы уже обсуждали. А теперь знаем еще, что есть депутат Норман Бекет, однокашник Вальда, то есть теперь мой однокашник. И… Ты сегодня позвони из города по автомату Норману.
— Нет, звонить нельзя!
Нури задумался. Отрывочной информации, полученной от Вальда и Хогарта, явно не хватало.
Так ничего не придумав, он махнул рукой:
— Плохой из меня координатор… Как бы сообщить ему мой адрес и сказать, что Вальд хочет видеть его? Раскроюсь? Ну и черт с ним. Не все же время они записывают разговоры, никаких запасов пленки не хватит. Судя по справке, Норман как раз и связан с оппозицией.
— Ты чего это? — Олле разозлился. — На тебе все держится,
— Никак себе не представлял. Я воспитатель, я кибернетик, я механик-фаунист. В резиденты не гожусь. — Нури вздохнул: — Ну а кто резидентом родился? Нет у нас таких.
Олле долго молчал, жалея задерганного заботами Нури.
— Ладно. С Норманом Бекетом я свяжусь.
— Каким образом? Сам сказал: звонить нельзя.
— Самым естественным. Прямо от тебя сейчас поеду к нему, адрес есть.
— Не поверишь, — Нури засмеялся с горечью, — такое мне просто в голову не пришло, все какие-то обходные пути ищу.
Нури проводил Олле до его двухместной машины с могучим дизелем, магнитоприемником и сверхмощным фильтром. В сумерках неподалеку маячили бездомные ночлежники в своих респираторах. Они устраивались на обочинах энергетического шоссе и совсем не замечали ни Нури с Олле, ни роскошной машины.
— “Миллионеры”… — Голос Олле был полон недоумения. — Ты знаешь, их так и зовут. Каждый мечтает иметь миллион.
— Люди, — сказал Нури.
Дом Вальда был расположен за городом, примерно в получасе езды, в ряду других отдельно стоящих коттеджей. Бродяги всегда старательно обходили дома, они если и попрошайничали, то редко и деликатно, вообще беспокойства не причиняли. Странные люди, они возникали в сумерках и исчезали утром, оставляя на обочинах уложенные лентами пустые пластиковые пакеты от завтраков и использованные респираторы с дешевыми угольными фильтрами. Автоподборщики утром же забирали этот мусор. Завтраки и респираторы сбрасывали каждое утро с вертолетов лихие молодцы в униформе. При этом с неба громоподобно звучало:
— Господин Харисидис угощает! Папаша Харисидис угощает! Ешьте и не теряйте надежды, пророк молится за вас!
Нури просыпался под эти вопли, и к моменту, когда он выезжал из дома, на автостраде уже было пусто, — видимо, бродяги превращались в обычных прохожих. Во всяком случае, Нури так и не научился различать их в толпе.
— Господин обеспечен? — Из мрака возник человек, на груди его светился кленовый лист.
— Слушаю вас.
— Умер бог реки. Пожертвуйте на похороны.
— Конечно, — сказал Нури, протягивая банкноту.
Человек надвинул маску, исчез. От реки, вспыхивающей болотными огнями, донеслось завывание:
Гладь реки горит, В мире смрад и дым. Бог реки убит. Горе нам, слепым!…Нури вошел в кабинет. В кресле, которое только что покинул Олле, сидел, приятно осклабясь, порченный жизнью старик. Гладко выбритый, в модном полосатом костюме, с лицом, покрытым множеством морщин, с мешочками под глазами. Его маска с плоским баллончиком лежала на подлокотнике.
— Что-то вы поздно домой возвращаетесь, Вальд. И замок сломан. Поставьте новый.
Нури вздохнул. Воистину день визитов. Опять непрошеный гость. Он прокрутил в памяти историю Вальда. Вальд вроде упоминал какого-то старика.
— Что вы думаете об этом, Вальд?
— Э, о чем об этом? — Нури пригляделся.
Старик, похоже, безобидный, не грозит, не юродствует. Пришел и сидит смирно.
— Ну, об этом: я вижу землю, свободную от человека, вместилища греха и порока? Нет человека, нет порока, о чем речь? Вы, конечно, с вечерней проповеди? Что еще выкинул ваш кроткий кибер Ферро?
Так, вроде что-то проясняется. Не тот ли это старик, который помог Вальду сбыть самодельного кибера пророку?
— Ничего я об этом не думаю. И не впутывайте меня. Плевал я на пророка, на божьих баранов…
— Агнцев,
— На божьих баранов и на вашего кибера.
— Вашего, Вальд.
— К черту! Что вам нужно от меня?
— Ничего, — грустно сказал старик. — Был сейчас в местном приходе, два агнца вернулись от вас перекошенные и ничего не говорят, только бормочут про какую-то собаку. Какая в Джанатии может быть собака? Не хочу вам неприятностей, зашел узнать, появился предлог навестить вас. А если по правде, Вальд, просто я тоскую. Знаете, ощущение, будто мне кто-то должен и не отдает деньги, а истребовать я их не могу. Противный вкус ругательства, которое не произнес. Вам это знакомо? Нет, конечно. Держу пари, вы ни разу не нарушили ни восьмой, ни десятой заповеди. Это при такой-то импозантной внешности. С точки зрения утилизации морали вы пустое место, как, впрочем, каждый порядочный человек, а сколько я их видел — и десятка не насчитаю. У меня непривычное состояние, Вальд. Похоже, я испытываю угрызения совести. Я, Тимотти Слэнг, — угрызения! Смешно, но это так. Когда я шантажировал блудных мужей, когда я поставлял нераскаявшихся алкоголиков сумасшедшим старухам из общества дев-воительниц, меня не мучила совесть. Когда я прижал к ногтю дантиста Зебрера, который вместо золота использовал на зубы некий желтый декоративный металл, и получил от него сотню паунтов в обмен на молчание, мне было легко и спокойно. Я кормился за счет собственной совести, а укажите мне того, кто ни разу не пошел на выгодную сделку с ней. Любая административная или политическая карьера — это толстая цепь сделок с совестью, стыдливо именуемых компромиссами. Поймите меня правильно: я шантажировал личность. Возможно, что с вашей точки зрения — это гнусно. Но меня это не тревожило, таково, видимо, свойство моей психологии. В конечном счете каждый нарушитель морали допускает возможность шантажа как формы расплаты за грех — улавливаете мысль? Локальный шантаж для меня внутренне приемлем. Но сейчас мне не по себе, я взволнован, меня возмущают масштабы аферы. И хотя это делается вполне квалифицированно, мне противно, во мне восстает совесть профессионала, знающего меру и пределы допустимого в деликатном деле морального вымогательства.
Старик замолчал. Он печально моргал темными веками и долго смотрел на Нури. Память сработала: Тимотти Слэнг, неудавшийся домушник, беспомощный вымогатель, бездарный бизнесмен. Подумать, какие заботы его одолевают!
Слэнг поднялся, опираясь на подлокотники, он горбился, новый пиджак нелепо топорщился на выступающих лопатках.
— А вы изменились, Вальд. От вас, прирожденного конформиста, веет этаким непокорством. Или мне только так кажется? Вы стали выписывать газеты? — Он не ждал ответов и задавал все новые вопросы. — Ваши микрофоны и видео всегда на контроле, и оператор жалуется, что в вашей аппаратуре часто что-то чирикает. Зачем вам это нужно, эти помехи? Они возбуждают лишнее любопытство надзорных органов. Или у вас есть что скрывать, появилось? Нет, портсигар вы не закрывайте, сейчас как раз пусть чирикает. Не удивляйтесь, я в этих делах эксперт. Как там что устроено, не знаю, а в части применения — дока. Насчет собаки: вы раздобыли гипнотическую машинку? Не отвечайте, зачем мне знать? Ах, Вальд, я вижу, что посеял вселенское зло, уговорив вас продать кибера этому попу. Можно, конечно, оправдаться, дескать, человек не в состоянии предвидеть последствий своих поступков. Как говорит Ферро, прости им господи, они не ведают, что творят. Но я — то ведь догадывался, что из этого может получиться, когда подсунул вашего кибера церкви.
— Бросьте, Слэнг. Предвидеть этого вы не могли, как не можете помешать тому, что происходит.
— Труслив я, Вальд. И слаб, и мерзок самому себе. — Старик замолчал, словно споткнулся. Он долго сморкался в дорогой льняной платок. — Мне нечего вспомнить, я ничего не сделал, о чем следовало бы помнить. И я уже ничего не смогу сделать.
— Как знать, — сказал Нури. — Сколь искренне ваше желание загладить содеянное зло?
Тимотти Слэнг долго смотрел в переносицу Нури, жевал губами, мешочки на его лице беспорядочно задвигались. Он слабо усмехнулся: