"Мир приключений-3". Компиляция. Книги 1-7
Шрифт:
Иногда украдкой смотрел через стену на пыльную, зигзагами уходящую в край неба дорогу. Мысленно бежал по ней, но всегда натыкался как бы на острый шип, вспомнив, что везде его будет выдавать обезображенное лицо. Тогда возвращался на землю, ложился вниз лицом, предавался сухому отчаянию, не замечая ни пинков, ни хохота окружающих. А когда случалось, что в их поселок забредут любопытные с портфелями и тетрадями, то Юлдаш вместе с другими просил, валяясь в ногах, лекарства для излечения. Люди в блестящих ботинках, в дорогой одежде, казались могущественными, им стоило только пожелать — и Юлдаш был бы свободен! Но все они что-то писали в своих тетрадях и уходили, отвечая на просьбы:
— Майли,
Раз из города здоровых один принес ящик, поставил на три палки и велел аксакалу тащить всех жителей к этому ящику. Поднялась паника. Женщины цеплялись за мужчин— своих заступников, мужчины в страхе лезли под нары. Стоял ужасный, нечленораздельный вой. Барабай на четвереньках бросился к человеку с ящиком; тот в страхе или отвращении ударил его по голове каблуком, но Барабай не отставал. Тогда двое санитаров связали его и уложили на нары. Потом объявили всем, что ящиком их будут лечить. Все стали лезть на пришедшего человека, хохотали, плакали, целовали его ботинки.
Но человек ушел, а язвы остались. Долго смотрели ему вслед из-за забора, а когда его велосипед вместе с ним стал точкой на синем своде неба, разошлись по углам.
Юлдаш давно установил, что люди только начинаются за этой стеною, лежащей справа от ворот кишлака, а здесь живут — мертвецы. Но почему он, человек еще живой, — между ними? Может быть они ошиблись и еще догадаются, и возьмут его отсюда, дадут лекарства…
Нет, они или слепы, или жестоки, как шакалы. Нужно действовать самому! Разве он не привык к этому за свою жизнь? Мысль о побеге давно развилась в его голове. Он не думал о том, как его примут дома. Перспектива свободы и другой обстановки наполняла его грудь. Сладко кружилась голова и замирало сердце.
— Нет, убегу! — решал он.
Все, что встретит его за забором, будет лучше настоящего. В такую светлую, теплую ночь, в молодости хотелось буйного молодечества, и он с приятелями устраивал пьяные дебоши в родном ауле. Были они пьяны не от вина, а от молодой крови.
Внезапно нахлынувшие воспоминания юности дали сигнал к действию. Он кончил петь. Возбужденно оглянулся кругом. Киргиз и женщины заснули под его песню. Собака повизгивала во сне. Тихо спустился на дрожащих ногах с нар, трепетно прислушивался к свисту и храпу спящих, потом босыми ногами пробежал к воротам. Здесь спал аксакал. Бессознательно гипнотизируя остановившимся взглядом этого беспечного сторожа, Юлдаш медленно, почти торжественно, снимал с его шеи ключ. Когда подымал его голову, Юлдаш замер от нахлынувшего ужаса: аксакал смотрел на него широко открытыми глазами и в них была спокойная насмешка. Потом он встал и сказал:
— Ну, что засмотрелся, глаза испортишь! Я тебя пущу для того, чтобы солдаты пристрелили тебя своими ружьями. Дураку лучше умереть!
И когда запирал за ним дверь, пробормотал:
— Ты бы меня убил, если бы я захотел тебя спасти, но лучше издыхай сам, собака!
При лунном свете Юлдашу был виден весь путь. Прямо от ворот шла дорога к русскому городу. Но итти по ней было опасно. Повинуясь бессознательному инстинкту, он пошел вдоль забора в противоположную сторону от кишлака. Здесь во все стороны простирались поля, широкие, бесконечные. В полверсте от забора виднелись карликовые тополи, они тянулись параллельно этому забору, и концы этой линии, образуемой тополями, убегали вдаль, постепенно уменьшаясь. Но
Водоросли и стебли риса цеплялись за ноги; при усилии преодолеть их, они, тонкие как струны, резали кожу и глубоко впивались в мясо. Из-под ступней скользили гладкие тела встревоженных змей и рыхлые подушечки лягушек. Эти неприятности встречались ниже колен, а выше — донимали болотные комары.
Несмотря на это, беглец шел, наклонив голову и стиснув зубы. Главное — не видно было конца этому пути! Уже тополя далеко остались позади, а впереди начинались новые. Это значило, что начинается второй участок риса, за ним шел третий, четвертый и так на 20 верст!
На лице прокаженного пот смешался с гноем и кровью, заливал глаза и стекал на грудь отвратительными потоками. Сквозь такую завесу у глаз цель побега казалась несбыточной для его сознания. Несколько раз падал он с мыслью больше никогда не вставать, но стоило промелькнуть в сознании яркой картине прежнего блаженства, как Юлдаш с хрипом поднимался и шел дальше.
Иногда, закрыв глаза и задержав воздух в груди, он бешено бросался вперед. Казалось, нахлынули бесконечные силы, но два-три шага — и он падал бессильный.
Он мог только кричать, и звал на помощь Аллаха или шайтана, судорожно скреб пальцами по мягкому дну и по-собачьи кусал стебли.
Он вышел полный сил, ранним вечером, а теперь уже восток играл своими обычными красками, а луна скромно стушевывалась под серую оболочку неба. Скоро взошло и само солнце, не по привычному, из-за забора, а из-за рисовых полей, и принесло с собой для бедного беглеца разочарование. Кругом, куда он ни оглядывался, была пустыня и тишь. Где жилье, где конец этого пути?
Через полчаса перебойчивого, но упорного шагания показались влево бугорки, которые можно было принять за карагачи или талы. За ними вился легкий дымок. Юлдаш благоговейно потрогал бороду. Пророк посылает ему оазис в пустыне! Подходя ближе, он заметил в воздухе несколько длинноногих аистов и еще раз поблагодарил Аллаха. А уже к тому времени, когда солнце установилось прямо над головой, он плашмя лежал на сухой земле, не заботясь вынуть ноги из воды.
Он быть может пролежал бы здесь до ночи, но неизвестная еще судьба подняла его. Став на четвереньки и утвердившись в этом положении, он поднял правую руку, уцепился за ветку тала и тогда только выпрямился.
Все кости и жилы пели на разные сверлящие мотивы. В голове вертелось, как на каруселях, и нужно было подождать, пока все это уляжется, чтобы подумать о дальнейшем пути. Чем-то знакомым ввело от этих талов.
Не отдавая себе отчета, он прошел их и перед ним неожиданно открылись из-за последних веток кривые дома аула. Немного ближе от других-уродцев домов стояла присадистая, раскинувшаяся как карагач, чайхана (трактир). Под ее навесом галдели люди, а неподалеку стояли их привязанные лошади и опрокинутые арбы.