Мир приключений. 1973 г. выпуск 2
Шрифт:
В коридорчике, который вел к паспортному столу, на широком кожаном диване действительно сидела пожилая полная женщина, чем-то неуловимо похожая на Клаву. Завидев девушку, она тяжело приподнялась с дивана и, поправляя теплый пуховый платок, нараспев сказала:
— Ну, слава те господи, я уже думала, ночевать здесь придется, и народ такой настырный: “Чего надо?” да “К кому пришла?” Пойдем, что ли, Клава…
— Вот, тетя, познакомься, — Клава кивнула в мою сторону, — следователь, товарищ Лазарев Сергей Васильевич, он как раз и занимается Мишиным делом.
Клавина тетка протянула мне негнущуюся руку со стертым
— Матрена Степановна Гущина, это по мужу Гущина. — И тут же без всякой видимой связи, другим голосом, каким обычно разговаривают в очередях, добавила: — Что же вы, товарищ, к Мише прицепились? Аль вам жуликов мало? Кого надо, вы небось не трогаете. Вон, к примеру, Митрохин: оклад сто рублей, жена не работает, а дом отгрохал — чисто санаторий…
— Да погодите вы, тетя, — поморщилась Клава, — при чем здесь Митрохин?
Но, видно, Матрена Степановна достаточно за сегодня намолчалась и теперь горела желанием высказаться.
— Как — при чем! — тем же недовольным голосом продолжала Клавина тетка. — Жулик он, а они ноль внимания. Взяли себе моду невинных людей по милициям таскать. Да еще настырные какие! “Зачем пришла”! А я никого не боюсь, человек честный, мне государство пенсию платит.
Чтобы остановить поток ее красноречия, я пригласил Матрену Степановну подняться ко мне в кабинет, а Клаву оставил в дежурке. По дороге к кабинету Гущина не умолкала ни на минуту, разоблачая неведомых мне жуликов и проходимцев, сокрушаясь по поводу того, что они до сих пор не попались на глаза милиции.
В кабинете, заполняя протокол свидетельских показаний, я настоятельно попросил ее отвечать только на те вопросы, которые буду задавать я. Показания Гущиной в основном совпадали с тем, о чем рассказывала Клава.
Проводив Клавину тетку, которая ворчала всю дорогу, недовольная тем, что ей не дали излить душу, я попросил дежурного как можно быстрей, по телефону, пригласить на допрос Горбушина.
В кабинете я перечитал показания Брызгаловой и Гущиной. Расхождений в них не было. Были кое-какие мелкие неточности, но они скорее свидетельствовали о том, что Клава и ее тетка говорили правду. Например, Гущина никак не могла припомнить, во что был одет в тот день Горбушин. Это казалось мне логичным, видела она его минуту-полторы, не больше, издалека, и поэтому вполне могла не запомнить или просто не обратить внимание на то, как он одет.
На вопрос, почему она так точно помнит время, когда она вышла на крыльцо, Гущина ответила:
— У нас часы идут неточно, то спешат, то отстают. Чтобы племянница не опоздала на работу, я включила приемник. Как раз по “Маяку” передавали мою любимую песню “Рязанские мадонны”, и сразу после этого тик-так: “Московское время четырнадцать часов”. Ну я и вышла, чтобы поторопить Клаву, она с Мишей о чем-то у калитки толковала.
— А почему она в это время оказалась дома? — спросил я.
— Как — почему? На обед пришла, повариха у них в леспромхозе ушла, горячего не готовят, а на сухомятке долго не протянешь. Колбаса да сырки плавленые — куда это годится? А я суп сварю и котлетки поджарю.
Чувствуя, что Матрена Степановна не прочь пуститься в рассуждения на кулинарные темы, я спросил, как она относится к Михаилу.
— Парень как парень. Ничего плохого
— Откуда вы знаете, что он не пьет?
— Пьющего сразу видно. Вот мой, — очевидно имея в виду мужа, сказала Матрена Степановна, — на что был непьющий, а в получку обязательно назюзюкается. А Миша — тот и в получку ни-ни, хороший парень! — решительно добавила она.
Очевидно, Матрене Степановне не было ничего известно о конфликте, произошедшем между Горбушиным и ее племянницей. Последний вопрос, который я задал Гущиной, носил несколько необычный характер.
— Скажите, Матрена Степановна, — как бы невзначай спросил я, всем своим видом давая понять, что серьезный разговор закончен, — вы, случайно, не помните, кто пел “Рязанские мадонны”?
Матрена Степановна покосилась на меня, очевидно приняв мой вопрос за праздное любопытство.
— Зыкина. Я ее от всех отличу. И Русланову помню, и Ковалеву, и Сметанкину, а лучше Зыкиной нет — за сердце берет.
Чувствовалось, что в этом вопросе Гущина обладает изрядной эрудицией и не прочь поделиться со мной своими познаниями. Я жестом остановил ее и, прочитав показания, попросил их подписать. Слушая меня, Матрена Степановна поддакивала, кивала головой, и только когда я дошел до места, где она утверждала, что перед проверкой времени по “Маяку” передавали “Рязанские мадонны” в исполнении Зыкиной, брови старой женщины удивленно полезли вверх.
— К чему это? Какое это имеет отношение к Мише? — недовольно проворчала она.
— А может быть, передавали что-нибудь другое? — с надеждой спросил я.
— Не путайте. Я эту песню наизусть знаю, — рассердилась Гущина и старательно вывела свою подпись.
Я встал из-за стола и, отложив в сторону протоколы, прошелся по кабинету. В этом году из-за некалендарных холодов начали раньше топить. В кабинете было жарко. Я встал на стул и открыл форточку- в комнату хлынул холодный воздух. Не слезая со стула, я всей грудью вдыхал свежую морозную струю. “Простужусь, — мелькнула у меня мысль. — Ну и черт с ним! Как хорошо было бы посидеть сейчас дома, попить чай с малиновым вареньем, поиграть с сынишкой в шахматы! Сашка, несмотря на свои одиннадцать лет, в последнее время все чаще и чаще стал меня обставлять, да и не мудрено- ходит во Дворец пионеров, в шахматную секцию, выучил такие заковыристые слова, как “эндшпиль”. А отец за всю свою жизнь освоил всего одну шахматную премудрость — киндермат. Офицером и ферзем — не густо!”
Я спрыгнул со стула и вновь зашагал по кабинету. Не знаю почему, но, когда у меня что-то застопоривалось в делах, на ходу думалось лучше.
Выходит, что в тринадцать тридцать, вернее, в тринадцать тридцать семь, если верить часам убитого, Горбушин не мог его сбить. Но почему он не сказал о том, что заезжал к Брызгаловой? И Гущина и Клава отрицают встречу с Горбушиным после происшествия; если они искренни в своих показаниях, то о сговоре не может быть и речи. Я позвонил дежурному и попросил срочно, через московских товарищей, связаться с редакцией радиостанции “Маяк” и выяснить, что передавали в интересующий меня день перед проверкой времени в 14 часов. Может быть, здесь появятся разногласия. Пока что у меня нет оснований для опровержения показаний Гущиной и Брызгаловой.