Мир приключений. 1973 г. выпуск 2
Шрифт:
Я еще раз подумал, что прокурор Рудов прав: чем глубже я вникал в дело Карпова, тем больше находил в нем неожиданностей. В дверь постучали, и дежурный по райотделу ввел в кабинет Горбушина. Михаил остановился на пороге, нервно комкая в руках черную каракулевую шапку с кожаным верхом.
— Раздевайтесь, Горбушин. Проходите, садитесь, — приветливо, как старому знакомому, сказал я ему.
Горбушин покорно разделся и, тяжело вздохнув, сел. По лицу Михаила было видно, что последние дни не прошли для него даром — он сильно осунулся,
— Как назвали дочку?
— Зоя, — машинально вырвалось у Горбушина.
— Сами решили или Тамара? — тем же дружеским тоном осведомился я.
— Тамара. Я хотел Ниной назвать.
— В честь Нины Николаевны?
Михаил испуганно посмотрел на меня, услышав имя матери; он явно не понимал, к чему я клоню.
В это время я вынул из сейфа его показания и неторопливо прочел их вслух.
— Вы подтверждаете, что все записанное здесь с ваших слов является правдой?
— Да, подтверждаю. — Михаил стиснул руки и, взглянув на меня, добавил: — Могу дать любое слово.
— И соврать, — в тон ему подхватил я. — Почему вы не сказали, что заезжали в этот день к Клаве Брызгаловой?
— К какой Клаве? — Михаил даже привстал со стула, лицо у него побледнело, на лбу выступил пот. — К какой Клаве? — надрывно повторил он. — Никакой Клавы я не знаю!
— Опять обман. — Я снял трубку и попросил пригласить ко мне свидетельницу Брызгалову.
До прихода Клавы Горбушин сидел сутулясь, опустив глаза. Когда девушка вошла в кабинет, он вздрогнул, искоса взглянул на нее и снова уставился в пол.
— Гражданка Брызгалова, знаете ли вы этого человека?
Клава молча, в знак согласия, кивнула.
— Кто он?
Девушка молчала.
— Назовите его имя, фамилию… — как можно мягче снова спросил ее я.
— Горбушин, Михаил, — еле слышно сказала Клава и, сделав паузу, добавила: — Учились вместе.
— А вы, Горбушин, знакомы с этой гражданкой? Посмотрите на нее.
Он нехотя поднял голову и, воровато стрельнув глазами, снова уставился в пол.
— Ну, что скажете, Горбушин?
— Никого я не знаю.
— Миша! — ахнула Брызгалова. — Да как же так! — Она, как от удара, прикрыла лицо рукой и, очевидно только сейчас оценив меру его предательства, глухо, сквозь зубы сказала: — Ну и подлец же ты!
— Что она оскорбляет? — возмутился Горбушин.
— Нет, она вас не оскорбляет, по-моему, она сказала очень правильно, — не сдержался я. — Повторите ваши показания, гражданка Брызгалова!
Клава слово в слово повторила все то, что рассказала мне часа полтора назад.
Когда Клава закончила говорить, я спросил у Михаила:
— Горбушин, вы подтверждаете то, что сейчас сказала свидетельница Брызгалова? Подумайте, прежде чем ответить.
— Да, подтверждаю, — по-прежнему не поднимая головы, чуть слышно сказал Горбушин.
Я поблагодарил девушку и сказал, что она и ее тетка свободны… Клава кивнула
— Ну, Горбушин, давайте теперь поговорим откровенно, или вы опять будете вилять и путать следствие?
— Я вам все скажу, все, вот сейчас, честно…
Горбушина было трудно узнать: все черты его лица выражали неподдельный страх, руки тряслись, губы перекосились в жалкой улыбке. И тут я понял, что мешало ему дать правдивые показания, — страх. Обыкновенный страх. Этот элегантный и подтянутый парень оказался патологическим трусом.
Михаил, захлебываясь, как бы опасаясь, что я его перебью, говорил:
— Да, я заезжал к ней, заезжал, а она сказала, что ждет ребенка. Я не хотел, чтобы Тамара узнала: она убьет меня, вы ее характера не знаете. Ночью стукнет чем попало. Она мне сто раз говорила, что за ревность ей дадут условно. А Клава, то есть гражданка Брызгалова, жаловаться пришла. Она, и когда я в армии был, путалась с кем попало. У меня есть письма, документы. И вообще надо еще доказать, чей это ребенок. Сейчас доказывают по группе крови!
В своем страхе он даже не понимал, из каких побуждений пришла ко мне Клава. Его сейчас заботило только одно: как бы история их взаимоотношений не всплыла на поверхность. На своем веку я повидал много преступников: циничных, развязных людей, у которых осталось мало тех качеств, из-за которых их можно было назвать людьми. Но, пожалуй, ни один из них не вызывал во мне такое чувство отвращения и брезгливости, как этот изворачивающийся, запуганный, изолгавшийся человек. Но моя профессия не давала мне права идти на поводу у чувств. Нарочито спокойным тоном, чтобы прервать бессвязную исповедь, я спросил:
— Что вы делали после того, как ушли от Брызгаловой?
— Я могу поклясться, что ни на кого не наезжал.
— Мне не нужны ваши клятвы. Я повторяю. Что вы делали после того, как ушли от Брызгаловой?
— Да ничего особенного. Правда, но вы мне опять не поверите, мне показалось, что машина, которую я оставил на шоссе, стоит намного дальше того места, где я ее оставил.
— На сколько дальше?
— Не могу точно сказать, но дальше.
— Почему вы так решили?
— Да потому, что я оставил ее как раз напротив дома, там надо идти через опушку леса метров триста — четыреста, все прямо и прямо. А когда я шел обратно к шоссе, то увидел, что машина стоит намного правее, так что пришлось идти наискосок.
— Вы это точно помните?
— Ну конечно, там еще канава, пришлось ее обходить. А если идти прямо, то никакой канавы нет.
— Почему вы сразу об этом не сказали?
— А кто бы мне поверил, вы вон как на меня навалились. Признавайся, да и все тут. А я действительно ни на кого не наезжал. Я очень аккуратно вожу, вот посмотрите. — Горбушин полез в карман и достал водительские права. — Третий год — и ни одного прокола.
— Когда вы подошли к машине, вы ничего особенного не заметили?