Мир приключений. 1973 г. выпуск 2
Шрифт:
Перепачканный сажен Кешка выбрался из камина, снова закрывшего вход в тайник, в ту минуту, когда снизу послышался шум.
— Кто это? — встревожился Тараканов. — Что там за люди?
Маркиз подтолкнул Кешку за плечи.
— Ну-ка, отец Иннокентий, сбегай узнай, что там происходит.
Возле парадного подъезда заканчивались приготовления к киносъемке.
Возле полосатой будки прохаживался гренадер со старинным ружьем, у лестницы стояла карета, в которой сидела красавица в пудреном парике, на высоких козлах восседал ливрейный
— Приготовились!.. Поехала карета! Камера!
Оператор завертел ручку. Гренадер сделал “на к-раул”. Дама, приложив к глазам лорнет, кокетливо выглянула из-за занавесок кареты.
— Стоп! — закричал режиссер. — Где грумы? Не вижу грумов! Боржомский, где грумы?!
Парень в мотоциклетных очках бросился к режиссеру.
— Какие грумы, Яков Николаевич? В сценарии грумов нет.
— А голова у вас на плечах есть?! — кричал режиссер. — Парадный выезд, шестерка цугом, ливрейный кучер, а кто на запятках? Я вас спрашиваю, кто на запятках?!
— На запятках? Пожалуйста, Яков Николаевич, я сам встану на запятки…
— Мне нужны грумы или хотя бы… негритенок!
— А где я возьму вам негритенка? Мы с вами не в Африке, Яков Николаевич.
— Вы уволены, Боржомский. Съемка отменяется, — неожиданно спокойно сказал режиссер и стал раскуривать погасшую на ветру трубку.
Именно в этот момент парадная дверь приоткрылась, и из нее выглянула удивленная физиономия Кешки.
— Съемка продолжается! — снова закричал Яков Николаевич. — Я нашел вам грума, Боржомский. Берите этого мальчишку, и чтоб через пять минут на запятках был негритенок!
Маркиз через щель в ставнях увидел, как Боржомский схватил Кешку за рукав и потащил к костюмерше, стоявшем на подводе у раскрытого ящика с костюмами.
— Пойдемте, Илья Спиридонович, нам тут делать больше нечего. Полюбопытствуем, как снимают кино.
— Стоит ли рисковать? — спросил Тараканов.
— Не бойтесь, — ответил Маркиз. — Кроме съемки, их сейчас ничего не интересует.
Когда Тараканов и Маркиз вышли на парадное крыльцо, режиссер сразу же обратил внимание на элегантную фигуру Маркиза.
— Хорошо стоишь! — крикнул ему режиссер. — Так и оставайся. Наденьте на него камзол! А вы, — крикнул он Тараканову, — будете открывать дверцы кареты!
— А по какому, простите, праву… — начал было Тараканов.
— Не спорьте, Илья Спиридонович, — остановил его Маркиз. — Отдадим несколько минут нашей жизни Великому Немому!
Рассуждать было поздно — на них уже надевали цветные камзолы и пудреные парики.
— Съемка! — закричал режиссер. — Поехала карета! Камера!
Карета тронулась. Кешка с вымазанной черной краской физиономией, в непомерно большом камзоле и в парике, с растерянным видом трясся на запятках. Когда карета остановилась, Тараканов,
Когда съемка закончилась, режиссер подозвал к себе Кешку и сказал:
— В понедельник приходи на кинофабрику. Я начинаю снимать новую фильму “Гуттаперчевый мальчик”. Будешь играть роль! А пока — держи!
Он достал из сумки, лежащей на сиденье, буханку хлеба и отдал ее Кешке.
Автомобиль загудел и тронулся вслед за шумным кортежем, покидавшим имение.
— Это что, гонорар? — спросил Кешку Маркиз, показывая на буханку.
— Не… хлеб… — улыбнулся Кешка, махнув на прощанье рукой режиссеру.
— Ну что ж, Илья Спиридонович, — усмехнулся Маркиз, — вас кто-то опередил?
— Все-таки отвратительный у вас характер, — поморщился Тараканов. — Только вы напрасно злорадствуете… Еще далеко не все потеряно, Шиловский. Для начала мы поместим вашего мальчугана в детский дом имени Парижской коммуны.
Когда к дому подъехала пролетка и из нее вышли Макар и Петровых, шумные кинодеятели были уже далеко, а Маркиз, Тараканов и Кешка уныло брели к станции, каждый погруженный в собственные мысли.
Петровых, в старом бушлате, надетом на косоворотку, в картузе, сменившем матросскую бескозырку, утерял свой грозный вид и даже ростом стал вроде бы поменьше. Остановившись на крыльце черного хода, Петровых, щурясь от яркого солнечного света, закурил папиросу.
Здесь, за городом, еще виднелись островки почерневшего снега, с крыш, из водосточных труб стекала вода.
— Тут на крыльце у меня круглосуточный пост был. И у парадного хода часовой стоял, — рассказывал он Макару. — Дом после пропажи прочесали, можно сказать, насквозь и даже глубже. Нет тут коллекции, точно нет, можешь мне поверить.
Они вместе обошли вокруг дома, вышли к парадному крыльцу, где всего час назад разыгрывалась сцена из старинной роскошной жизни.
Макар открыл дверь и вошел в вестибюль.
— Вот по этой лестнице аккурат ящики и таскали… — объяснял Петровых, поднимаясь по лестнице. — Гляди-ка, перила поломанные… Мы и поломали, язвия его дери…
— Чердак обыскивали? — спросил Макар.
Глаза его смотрели на Петровых строго и недоверчиво.
— Обыскивали, — пожал плечами Петровых.
— Стены простукивали? Подвалы осматривали?
— Вроде простукивали, — снова повторил Петровых.
— “Вроде”! — передразнил Макар. — Здесь должны быть ящики! Больше им быть негде! — с завидной уверенностью сказал он и решительно направился на чердак.
Через два часа, мрачный, перепачканный, весь в пыли и паутине, с продранным локтем, Макар бродил по пустынному дому уже без прежней уверенности. Нигде не было даже следов, способных натолкнуть его на какие-либо предположения.
Петровых сочувственно поглядывал на Макара и тяжело вздыхал.