Мир Реки: Темные замыслы
Шрифт:
Нет, скорее всего, Мари погрузилась бы в тоску и самобичевание по меньшей мере дня на три, затем проглотила бы штук двадцать таблеток фенобарбитала и вызвала бы к себе ближайшую подругу, возможно и любовницу, думала Джилл, сердце которой испытывало невыносимую боль, — сука!
А любовница позвонила бы в больницу, после чего последовало бы промывание желудка, антибиотики и долгое-долгое ожидание в приемной, а потом утомительное дежурство у постели Мари; та же в это время несла бы нечто вроде бы бессмысленное, как можно ожидать от сознания, затуманенного наркотиком, но одновременно тщательно рассчитанное на дерганье нервов своей любовницы. Мари умышленно
А потом любовница отвезет Мари в свою квартиру и сколько-то времени будет нежно ухаживать за ней, а затем…Джилл не могла вынести мысли о том, что последует затем.
В такие минуты ей хотелось смеяться над собой, но в этом смехе звучала бы немалая доза издевки. Ведь прошел уже 31 год с тех пор, как она бурей вылетела из того дома и умчалась на бешеной скорости, чувствуя, как визжат покрышки, как горит резина, как машина трижды пролетает на красный свет, а затем… Затем ослепительный свет и оглушительный рев сигнала огромного грузовика, отчаянный поворот руля, чтобы выправить «мерседес-бенц», внезапный холод в животе, предчувствие Джаггернаута и…
Она очнулась вместе с бессчетным числом других, нагая, ее тело тридцатиоднолетней женщины превратилось в двадцатипятилетнее, напрочь исчезли кое-какие благоприобретенные шрамы и другие дефекты. Так она очутилась на берегу Реки. В этом кошмаре в раю. Или там, где мог бы быть рай, если б такое огромное число людей не настаивало на том, чтобы превратить его в ад.
Тридцать один год назад. Время так и не залечило ее раны, во всяком случае эту. Казалось, без следа должна была бы исчезнуть память о рвущем душу бешенстве и о тупой тоске. Этим чувствам следовало давно уйти за горизонт повседневных интересов и нужд. Никакие эмоции, связанные с Мари, просто не могли уцелеть. И все же уцелели.
Джилл вдруг очнулась и увидела, что японец продолжает серьезно смотреть на нее. Он, очевидно, все еще ждал ответной реплики на только что сказанную фразу.
— Извините, — пробормотала она, — иногда мои мысли теряются где-то в прошлом.
— Я вам сочувствую, — ответил он. — Иногда… особенно если прибегнуть к мечтательной резинке, чтобы сразу отделаться от ранящих и терзающих нас воспоминаний или выйти из нежелательного психического состояния, а вместо этого… вдруг ощущаешь себя потерянным.
— Нет, — сказала она, стараясь не допустить, чтобы в голос проник обуревающий ее гнев. — Все дело в том, что в последнее время мне слишком долго пришлось переносить одиночество. Появилась привычка погружаться в грезы. Знаете, когда я плыла вверх по Реке на своем каноэ, я зачастую гребла чисто автоматически. Иногда внезапно обнаруживала, что прошла не меньше десятка километров и даже не заметила этого. Я хочу сказать, что не сохранила в памяти того, что происходило вокруг меня в эти часы.
Но теперь, когда я здесь, когда у меня есть работа, которая требует напряженного внимания, вы увидите, что я буду столь же внимательна, как и любой другой человек.
Она добавила это потому, что знала — Пискатор мог доложить об этом разговоре Фаербрассу. А забывчивость вряд ли входит в число простительных недостатков у офицера воздушного корабля.
— Уверен в этом, — откликнулся Пискатор. Он помолчал,
Меня прежде всего притягивает сама наша цель — так называемая Туманная Башня, или Великий Грааль, известная еще под дюжиной других названий. Больше того, я жажду принять участие в этой экспедиции в первую очередь потому, что хочу побывать там, где заключена главная тайна этого мира. Я жажду, но не собираюсь суетиться из-за этого, если вам понятна моя мысль. Я с готовностью признаю, что не имею вашей квалификации, и поэтому вполне расположен принять пост ниже вашего…
Джилл Галбирра сначала никак не отреагировала на эти слова. Ее спутник принадлежал к народу, который фактически обратил своих женщин в рабство. Во всяком случае, в его время (1886–1965 годы) дела в Японии обстояли именно так. Правда, сразу после Первой мировой войны женщины там получили кое-какие свободы. И все же теоретически Пискатор был обязан сохранить в отношении женщин взгляды старомодного японца. С другой стороны, мир Реки действительно в чем-то изменил людей. Некоторых.
— Вы и в самом деле не возражали бы? — спросила она. — А может быть, где-то в глубине души?..
— Я редко лгу, — ответил он. — И то, только чтобы не обидеть кого-нибудь или чтоб не терять времени на спор с дураком. Думаю, я знаю, что вас тревожит. Может, вам станет полегче, когда вы узнаете, что одним из моих гуру в Афганистане была женщина? Я провел там десять лет в качестве ее ученика, прежде чем она решила, что я уже не так глуп, как был, когда пришел к ней, и теперь достоин отправиться к новому шейху.
— А что вы там делали?
— Я был бы очень рад обсудить это с вами как-нибудь в другой раз. А сейчас разрешите мне заверить вас, что я не испытываю предубеждения против женщин или против неяпонцев. Когда-то я был таким, но эта глупость слетела с меня много лет назад. Например, одно время, спустя несколько лет после Первой мировой войны, я был монахом дзен. Но сначала спрошу, вам что-нибудь говорит сам термин «дзен»? [95]
— О нем было написано много книг после тысяча девятьсот шестидесятого года или что-то в этом духе, — сказала Джилл. — Несколько из них я прочла.
95
Дзен — распространенное в Японии направление буддизма.
— Понятно. Узнали ли вы из этих книг что-нибудь, чего не знали до этого?
— Очень мало.
— Вы откровенны. Как я уже говорил, я удалился от мира после того, как ушел в отставку из военного флота и поступил в монастырь на острове Рюкю. На третий год белый человек — венгр — пришел в монастырь в качестве скромного послушника. Когда я увидел, как к нему относятся, я внезапно уяснил то, что подсознательно знал и раньше, но стыдился вынести на свет. А суть заключалась в том, что многие годы изучения дзен-буддизма отнюдь не способствовали тому, что ученики и даже учителя — вообще никто в монастыре, кроме меня, — не смогли преодолеть свои расовые предрассудки. Национальные предрассудки, следовало бы сказать, поскольку они проявляли враждебность и даже презрение и к китайцам, и к индокитайцам, то есть к близким им монголоидам.