Мир свалки. Дилогия

Грог Александр

Слухач тоже, время от времени, встревожено вскидывала голову, вертела ею со стороны в сторону, всякий раз напоминая Восьмому боязливого зашуганного жизнью вертихвоста-ларгана, падальщика, что пасется на дорогах, и опасается стать той же самой падалью, под пулями линейных стрелков и колесами курьерского груза с Метрополии. Восьмой знал, что именно ее беспокоит - полное отсутствие связи с остальными Слухачами. Предполагал, что слой каким либо образом экранирует.

Сухой округлый колодец - ...
– широкий сужающийся кверху только за счет нароста зелени, ее наплывам из-за чего оставалось небольшое пятно света, опять-таки не чистое, а почти полностью забитое переплетением тонкого хвоща

Протискивались по сети старых подвалов.

Даже не

удивлся, что вышли другие. Флегматики они эти повелители червей

Колодцы, старые грунтовые выемки. Старого, давно переработанного сектора свалки.

Мастер держал тесак - рубить головы червям, если сунутся, попрут на бесхозные корма.

Так поставил дело, что с готовностью высл только ... в руке

Повелители червей! Восьмой не видел резону встречаться с этими самыми 'повелителями', Достаточно, что влажная липкая духота напомнила ему Болотные Провинции, тоже, закапавшись в землю, чего-то все время ждали, и никак не мог избавится от ощущения, что жизнь его идет по кругу.

Черви Свалки считались 'ограниченно разумными'. Много по барам шутковали острили на эту тему. Мол, 'разумные' потому, что с ними можно было договориться, а 'ограниченные' из-за того, что всегда уговоры соблюдают. Покосился на похрапывающего Ника. Тоже, поди, ограничено разумен, раз сюда затащил. Пройти по туннелям, по пастбищам такое расстояние, не договорившись с главным пастухом, не заплатив положенной мзды, это, знаете ли...

Восьмой вздрогнул.

– Не бойся, это не кислотный, - опять сказал Ник.

– Вижу!
– сердито буркнул Восьмой. Отвык он от этих подземных штучек...

Это была лишь одна из причин, по которой они отсиживались здесью еще менее после той заворухи хотелось встретиться с уродами боевых групп, которые

К вони постепенно притерпелись, ... так вообще готов был отсиживаться бесконечно.

Ник выглядел пресыщенным - навалял жмуриков больше, чем в самые удачливые дни службы, когда платили поштучно а не за опт.

Рядом дыра с неприятной слизью - явно рабочая нора, не брошенная, недавно расширяли. Восьмой подозрительно поглядывал, грея в ладони рукоять машинки. Только последний псих влезет в туннель без мускусного запаха. Вспоминал, что знал нехорошего. Из червей только зубатые ядовиты - парализуют, консервируют, разжижают, высасывают. Стандартный набор Свалки. Живешь и соображаешь очень долго. Даже когда до половины от тебя останется, а то и треть. (Бывали такие случаи - удавалось найти и порасспросить - каково оно?). Пока центральный позвоночный столб не затронут... Счастье, если сердечко слабое, счастье, если быстрые кранты...

Черви всякие бывают. Встречал и водяных - в тех же Болотных Провинциях. Но разумные (пусть даже ограниченно) только в окрестностях Свалки. Впрочем, всякое из того, с чем приходилось сталкиваться Восьмому в период службы, отличалось изощренным коварстом - пугающей сообразительностью, но Метрополия разрешения на признание 'ограниченного разума' не давала. Возможно, из-за деликатесов, которые из них делали (Восьмой сам подхалтуривал - коптил. И 'крышевал', пытался потверже на ноги стать, поскольку прямоходящие двуного-двурукие аборигены такого права были лишены. А все потому, что Метрополию обидели, цивилизовываться отказались. Много на свете сумасшедших.

Ник дрыхнуть перестал, во сне принюхался, уселся и опять на прикормку попытался червя выманить - уже четвертого. Всякий раз втолковывая одно и то же.

– Я - Ник! Ты - балда! Балда ведет хозяина для Ник! Понял?!

Повторил раз десять, потом обернулся.

– Ни хрена он не понял! Но, думаю, что-то вызубрил. Если встретит того, кто понимает, намурлычет ему наш текст. Ждать будем, все равно нехрен делать.

Откинулся на спину и моментально захрапел. Сразу видно волонтерскую выучку - отсыпаться впрок. У Восьмого, хоть порядочно поволонтерил, так ловко не получалось, завидовал тем, кто может спать в любых условиях. Неуютно здесь. Опять несколько раз (так ему показалось) из дыр выглянули и в миг исчезли чьи-то

глаза. Хотя, какие глаза могут быть у червей? Они видят чем-то другим. Как Восьмому когда-то говорили, звуком. Нащупывают звуком вокруг себя - получают эхо, отражение - выходит, что смотрят. Повелители Червей эти звуки различают, остальные нет. Они так и друг с другом общаются, а получаются, что видят и разговаривают одновременно. Значит, слова у них зрячие. Интересно! Интересно, а есть ли у него, Восьмого, зрячие слова? Сколько не перебирал, не нашел, хотя есть слова очень завлекательные, приятно их слушать и приятно смотреть, если кто-то на них покупается и им следует. Тайком глянул на Слухача, на которую был сердит, и уже не тайком, а очень откровенно на Хамелеона. Хамелеон лучше смотрится. Даже в одежде лучше. Пусть даже как сейчас, когда помирает. Никогда не видед, чтобы так красиво помирали. Но вот есть в ней что-то, проскальзывает холодное, даже когда смотрится горячо. Словно струйка сквознячка по спине. А в Слухаче, хотя смотреть пытается холодно, сердито, есть что-то теплое, к чему хочется прижаться щекой. Нет в жизни идеальных женщин - вздохнул Восьмой, - ни идеального оружия, ни путевой защиты от всего этого. Еще раз посмотрел на Хамелеона.

– Сыграем в херики?
– тихонько спросил Восьмой.

Не ответила.

– Никак померла?
– спросила растерянно Слухач.

Открыла глаза и явственно произнесла:

– А вот - шиш вам!

Ей уже два раза капали кровь, налили ото всех в одну общую банку. Восьмой тоже отлил своей в склянку. Лекарь понюхал, поворотил носом, Восьмой уже решил, что неодобрит и отчего расстроился, словно ущербный он какой-то, неподходялый, больной. Но Лекарь взглянул на него, потом еще раз склянку на просвет и влил его кровь к общему.

– Не умрет?

– Может быть.

– Лекарь?

– Что лекарь! Чуть что - сразу Лекарь! Два из пяти, на то, что сама выкарабкается. Один из восьми

Когда струпьями полезла кожа, рука от кисти надулась до размера бревна и приобрела характерный вишневый оттенок, кожа полезла струпьями...

– Я уж думал, что левую ты потеряешь, - сказал Лекарь.

– Опять бы в колясочке возили, пока бы ты новую искал, чтобы приживить?
– спросила Хамелеон.

И усмехнулась каким-то своим воспоминаниям. Перевязывали. Скрипела зубами. Восьмой смотрел: все как у людей, и в поту плавала, и черный бред шел вперемежку с ругательствами, когда отпускало. Такими ругательствами от которых даже привычному ко многому Восьмому, хотелось зажать уши. Впрочем, вскоре и к этому привык, даже находил удовольствие в их кислотной пышности - понимал, что все это несерьезно, и не сделает она с Лекарем даже десятой доли того, что обещает.

Только ненормально быстро все у них заживает. Только что, казалось, переживали - выживет ли, потом думали - руку потеряет, а сейчас уже Лекарь про это не говорит, возится, вены надсекает, причем не металлическим инструментом, а отточенной щепкой. Этой же щепкой потом приглаживает ранку, тут же затягивается. Восьмой не уставал удивляться. Как все просто делается - миску с кровью повыше, шланг тонкий вниз, еще взял и отсосал, чтобы самотеком шла.

– Не загустеет?
– удивился Восьмой.

Лекарь хмыкнул, бросил щепочку порошка в миску. Оставшееся втянул в ноздри и даже пальцы облизал. Лицо стало доброе, разгладилось, посветлело. Работал уже в удовольствие, сыпал шуточками уже не столь мрачноватыми.

– Протравленные спицами прошлись?

– Да. Тебя бы в пять минут скрутило, не выпрями ли бы, а она поборется - метаболизм другой.

Сказал неизвестное слово, будто с него теперь станет все понятно.

Бритва, чтобы полосовать, спица в другой - тыкать. Спица дальних, бритва ближних. Спица ядовитая, смоляная, а бритву согласно традиции, зашивают в тушку дохлой легитсы, выдерживают в теплом влажном месте, до степени, пока та расползаться начнет, и малюсенькие опарыши не начнут круглеть и сами ее вскроют - надуется и сама лопнет, тогда вынешь, стряхнешь - готова к употреблению.