МИР ТИШИНЫ
Шрифт:
Дела человека, по-прежнему движимого безмолвной сущностью, преисполнены тишины. Поэтому-то они неторопливы и взвешены. Они не сталкиваются яростно друг с другом - ведь они суть порождения тишины; они всего лишь [накатывающие] волны безмолвия. В таком человеке и в его языке ничто не размыто и не неопределённо: тишина вторгшаяся между словом и делом, чётко разделяет их между собой, отчего просветляется вся его индивидуальность - индивидуальность, остающаяся во тьме в отсутствие тишины, когда человек и слова его слиты в один непрерывный шум.
Такой человек благороден, ибо привносит тишину в этот мир. Покой, в
Однако, там где тишина перестала быть движущей силой,
покой не нужен человеку, ибо он сковывает и угнетает там, где тишины нет; оттого-то и вынужден он, позабыв о покое, с трудом пробираться вперёд и всякое его новое начинание неизбежно отмечено превратностью. (Гёррес)
2
Пребывая в царстве творческой тишины, отдельный человек не замечает противоречий между собой и обществом, ибо здесь они не противостоят друг другу, но взаимно предстоят перед ликом безмолвия. Под руководством тишины различие между личностью и обществом перестаёт быть существенным.
В современном же мире человек предстаёт не перед тишиной и обществом, но только перед всеобщим шумом. Покинутый, он стоит между шумом и безмолвием, отлучённый как от одного, так и от другого.
В мире, где тишина всё ещё остаётся движущей силой, одиночество не подчинено субъективности и из субъективности не выводится. Оно стоит перед человеком как нечто объективное - даже в том случае, если это его внутреннее одиночество; оно предстаёт в виде объективной тишины. Святые, следовавшие стезёй отшельничества, обретали не самих себя, но ту объективную уединённость тишины, в котором их личное, направленное внутрь одиночество было лишь малой частью [целого]. Святой принимал уединение так, будто оно передавалось ему от другого, и для него это было в порядке вещей. Следовательно, одиночество святых не достигалось в борьбе, как это сегодня имеет место в случае с "направленным вглубь" одиночеством, но напротив, оно подразумевало под собою родство великого объективного мира тишины с её объективной уединённостью. А значит, в уединении святые приобретали больше, чем только в своём личном одиночестве, ибо на деле уединение не было лишь их собственным: оно пребывало вне них и являлось чем-то большим, нежели то, чем их личное одиночество могло когда-либо стать. Одиночество же изолированной личности, остающееся лишь частью её направленности внутрь, ничтожит и сводит на нет саму личность.
3
Человек, по-прежнему преданный духу тишины, вовсе не обязан всё время следить за движениями своего самого внутреннего бытия, как и не обязан осознанно приводить всё в порядок, поскольку и без его осознанной осведомлённости многое обустраивается властью безмолвной сущности, которая способна преобразовывать враждующие внутри него противоречия. Такой человек может обладать несовместимыми чертами и всё же избегать их конфликта, ибо дух тишины способен уместить в себе [любые] противоречия.
Тогда жизнь не разрывается на полярности веры и знания, истины и красоты, жизни и духа; перед человеком предстаёт вся совокупность
Лишь здесь человек способен возвыситься над своими внутренними противоречиями и лишь здесь ему присуще чувство юмора. Ибо перед лицом тишины противоречия перестают быть подозрительными и тишина поглощает их.
Для чувства юмора
нужно обладать бесконечными жизнерадостностью и уверенностью, чтобы суметь приподняться над противоречиями собственной личности, а не огорчаться из-за них. (Гегель)
Если же дух тишины отсутствует, противоречия открываются для анализа и дискуссий. "Радость и удовлетворение" исчезают, а чувство юмора сходит на нет.
Тот, в ком обретается безмолвная сущность, легче переносит вещи, враждебные его естеству - вещи, эксплуатирующие его. По этой причине народы Востока, по-прежнему преисполненные духом тишины, способны легче переносить сосуществование с машинами, чем народы Запада, чья безмолвная сущность оказалась почти что полностью разрушенной: жизнь с машинами и техника сама по себе не причиняют вреда, если человека опекает дух тишины.
Унамуно утверждал, что Гёте не развил до конца всех заложенных в себе возможностей - такое могло прозвучать только в мире, лишённом всякой связи с тишиной. Мы забыли, что не осознанные ещё до конца возможности подпитывают дух тишины. Тишина подкрепляется ими и тем самым придаёт дополнительную силу иным - уже осознанным - потенциальным возможностям.
Причастность тишины к различным сторонам человеческой жизни является неотъемлемой составляющей её сущности. Жизнь эта по-прежнему принадлежит тишине. Порой во время разговора человек удерживает нечто при себе, не давая ему выхода в словах - [в такие моменты] он словно чувствует себя обязанным удержать что-то, что по праву принадлежит [лишь] тишине.
Часто бывает так, что целая нация на протяжении долгого периода своей истории оказывается неспособной разглядеть [скрытые] в себе потенциальные возможности. К примеру, невостребованным может оказаться дар поэтического творчества. Но это не значит, что его нет, просто его возможность пока ещё не была осознанна должным образом. Вероятно, она лишь переводит дух и в тишине восстанавливает свои силы. И всё же такая тишина по-своему прекрасна - источник этой красоты скрыт во всепроникающей тишине ещё не написанной поэзии.
Сегодня в мире уже не осталось места для безмолвной сущности. Всё постоянно пребывает в атмосфере шумного бунта, и человек, лишившийся той тишины, в которой раньше он ещё мог утопить чересчур-разнообразное, чересчур-навязчивое множество вещей, отныне позволяет им испаряться и исчезать во всепоглощающей пустоте языка.
Сегодня миру не достаёт безмолвной сущности, способной вызволить человека из-под гнёта вещей. Ради освобождения его от непосильной ноши, предпринимаются попытки систематизировать личность, чтобы затем допускать к нему только то, что соответствует складу его ума.